Сияющий вакуум (сборник)
Шрифт:
— Перескажи! — попросил Денис Александрович.
— Времени нет! Это у тебя его навалом, а у меня билеты на хоккей пропадают!..
— А какое время года сейчас?
— Нет, все-таки тебя правильно сюда ко мне положили! Говорю же, на хоккей опаздываю!..
— Значит, лето?
— А ты думал?
— А я думал, зима.
— Лето, лето!.. — Он накинул пиджак и, выставив Дениса Александровича, запер дверь кабинета. — На траве хоккей, — добавил, подумав. — С мячом.
Ночью, тайком выбравшись в туалет, Денис Александрович впервые развернул листы. Его охватила дрожь предвкушения. Но роман оказался фантастическим, следовательно, его можно было читать и днем на людях.
Эрвин Каин не умел творить реализм. На первой титульной странице размашисто и жирно красными чернилами было выведено: «Здесь» — и ниже мелкими буковками, похожими на тараканчиков: «Эрвин Каин».
Выходило, что в тридцати страницах машинописного текста спрятался сам великий человек, и если не он целиком, то хотя бы его душа, на худой конец его огромная мысль. Как и многие авторы, Эрвин Каин не смог уйти от своего героя. Не без удивления и радости Денис Александрович обнаружил, что умерщвленный в конце первого романа полюбившийся персонаж вовсе не погиб. В небольшом прологе практически полностью цитировался уже прочитанный эпилог. Когда герой наконец понял, что могуществом, оставшимся только у него одного, он может сделать лишь одно доброе дело. А именно, чтобы лично его не стало, не стало совсем, ни души его, ни тела, ни памяти, ни памяти о нем. Понял и не сделал. В конце концов, не все рождены для того, чтобы творить добрые дела.
Герой поднялся с постели, в которой размышлял, и отправился на работу. Но лишь несколько дней (занимающие в романе только несколько оптимистических строк) удалось герою посвятить себя производительному труду.
Захлебываясь, Денис Александрович перечитывал, зазубривая наизусть, текст романа.
«Тяжело хлопали на рассветном ветру черные праздничные флаги. С флагов сыпались на асфальт капли. — Денис Александрович обсасывал каждую букву. — Капли эти падали и падали, и падению этому не было конца».
Денис Александрович ликовал. Он знал, что видит только наружную праздничную сторону романа, фасад с финтифлюшками, что проникновение внутрь, в анфилады полутемных мистических комнат его смысла предстоит еще и еще, при седьмом, при двенадцатом прочтении.
«Гибрид траурного и праздничного знамени остановил героя. «Боже, — подумал он. — Что это?» Рокотал черный диск громкоговорителя, гремел на весь город. «Сегодня наконец человечество вступило в первый контакт с иноземной цивилизацией! — кричал диктор. — Это произошло в семь часов три ми- нуты утра. Но уже в семь часов семнадцать минут человечество вступило во второй контакт, в семь двадцать пять — в третий, в семь тридцать — в четвертый!.. Сейчас к полудню контактов с иноземными цивилизациями мы насчитываем около восемнадцати тысяч, и они все продолжаются! Правительством срочно организованы ускоренные дипкурсы, в семнадцать ноль-ноль объявляется всеобщая мобилизация работников культуры и искусства…»
«Ну уж хрен! — подумал герой. — Не хочу!» И единственным у него оставшимся могуществом отмотал время немного назад и пустил его по другому бесконтактному руслу».
Денис Александрович не удержался и пролистал страничку.
«Только одни сутки удалось герою насладиться трудом у своего ревущего станка, как опять затрепетали празднично-траурные флаги и заревел репродуктор. Герой опять все вернул в бесконтактное русло, и опять контакт состоялся. Он опять отменил, и контакт не дал ему доработать даже до обеда. «Боже, у меня нет больше сил все это отменять, при всем моем всемогуществе я устал!»
«Я устал», — подумал тогда Денис Александрович. И, будто почувствовав его плотно трудившуюся мысль, зашуршали тапочки, заскрипели двери. Было два часа ночи. Началось обычное паломничество в туалет. Сумасшедшие вообще любили ходить друг за другом. Пришел и уселся рядом Генерал, явился Профессор, ворвался в тихую до того туалетную комнату гогочущий Сидоров. Выстроилась очередь. Денис Александрович был огорчен. Не в силах изгнать своих последователей, он сам ушел от толпы обратно, в покой палаты, лег и закрыл глаза. Перед глазами плыли строки романа.
«Цивилизаций оказалось бесконечное множество, они роились вокруг людей, как пчелиный улей, кусали планету лазерными жалами и давали мед знаний, — без труда читал он на обратной стороне век. — И вскоре выяснилось, что, во-первых, не нужны никакие космические корабли, чтобы попасть в иной мир, а достаточно просто попить водички вволю, и, во-вторых, что количество разумных цивилизаций бесконечно.
Человечество ошибалось, — сообщал Эрвин Каин. — Ошибалось, думая, что пространства вселенной бесконечны, а разумы крайне ограничены в своей численности. Все оказалось наоборот. Хитрым образом свернутое пространство было весьма небольшим, зато разумы бесконечны в своих количественных и качественных характеристиках…»
Потом строки погасли, и пришла Мария. Младенец на руках ее мирно спал, и Денис Александрович в эту первую ночь знакомства с великой книгой тоже заснул. Мария улыбалась, и младенец, не просыпаясь, помочился ей прямо на руки.
Когда Денис Александрович впервые прочел рукопись до конца, неизвестно, но теперь он читал ее каждый день, выкапывая из чахлых, на первый взгляд, недр все новые и новые сокровища мысли. Перелистывая страницы, он ощущал во рту привкус истины и облизывал пересохшие губы.
В течение пяти ночных дежурств врач-однокурсник пересказывал по памяти недостающие в рукописи куски, и, хотя не сразу, с трудом картина романа, романа-истины, романа-предостережения сложилась перед внутренним взором Дениса Александровича, нарисовалась на внутренней черной бумаге сомкнутых век.
Зав. отделением укусил одного из своих пациентов, вполне обоснованно вообразив себя собакой- фокстерьером. Он разрабатывал новую методику, но его все равно забрали. Так тридцать три листа сделались единоличной собственностью Дениса Александровича. Писать в личное время не запрещалось, и, чтобы не забыть, он своими словами в тетрадь вписал недостающий текст. Постепенно текста становилось все больше и больше, всплывали упущенные или забытые подробности. Рукопись лежала под подушкой, а тетрадь в тумбочке рядом с кроватью. В ней мелким почерком (половина текста по-латыни, четверть по-английски) набралось уже сто две страницы рукописного текста.
Иногда приходили сомнения: «А не пишу ли я лишнего? Не искажаю ли великий текст своей, корявой рукой? — Но Денис Александрович отметал их. — Великую книгу невозможно исказить, она владеет тобою, а не ты ею! Что ни напиши, все прибавит ей истинности!»
В то последнее утро своей жизни, когда Мария окончательно растворилась во мгле скрученной, как мокрое полотенце, вселенной, проплыло белое облако, встало и зашло маленькое мокрое солнышко. Денис Александрович открыл один глаз. Он сразу обратил внимание, что белая черта подоконника сделалась еще белее и еще тяжелее. Она походила на мраморную плиту, хотя была деревом, выкрашенным в белый цвет масляной краской. Всплыла цитата: «Не суть предмета — его вид, а вид его — суть!» Денис Александрович неожиданно для себя открыл и второй глаз и сразу сел на кровати, потянув за собой одеяло. Босые ноги уперлись в твердый теплый линолеум. Он открыл тумбочку, достал тетрадь с вложенным в нее карандашом и быстро записал восстановившийся в памяти кусочек текста из начала романа. Перечитал, добавил еще пару слов, получилось верно.