Сияющий вакуум (сборник)
Шрифт:
— А что теперь?
Филипп прижимался лицом к ледяному стеклу. Он смотрел на философа не отрываясь. Он замер, как замирают в ожидании смертельного удара.
— А теперь тебе предстоит немножко другая миссия, — сказал Эрвин Каин. — Весь план пришлось переделать.
— Какая миссия?
Но философ будто не слышал его.
— И вот что главное… — продолжал он.
Он потрогал бородавку на своей щеке и назидательно поднял палец. Филипп весь превратился в слух, но ни одного слова больше не последовало. Тело философа
Философ исчез. Огромное плато, как зеркало, отражало солнечный свет.
Филипп положил в рот табачный лист и разжевал его. Невероятная горечь вернула его к жизни.
Несколько мгновений на камне за стеклом оранжереи еще сохранялся розовый круг, но он на глазах растаял, как тает на стекле след от дыхания. Филипп положил в рот еще один листок табака.
Два провода были уже соединены. Обратного пути нет. Жуткая машина оживления каменных фигур должна заработать одновременно с плановым включением облучателя в десять тридцать.
Тюрьма будет разрушена, все погибнут.
Выбирать не из чего. Либо погибнуть, либо бежать.
Все это время он стоял лицом к стеклянной стене, но не особенно вникал в происходящее снаружи. Филипп проглотил свою жвачку, когда понял, что происходит перед его глазами.
По сверкающему катку, по утрамбованному плато хаотично двигались ожившие каменные фигуры. Двигалось все: от совсем маленьких камушков, величиной с таракана, до гигантов размерами со скалу.
Громко заиграла сирена, и голос Виктора Фримана объявил в динамик:
— Всеобщая эвакуация. Заключенные, находящиеся в оранжереях, а также на поверхностях. Настоятельная просьба вернуться в свои камеры. Каждый выносит на себе столько оборудования, сколько сможет унести. Заключенные, не вынесшие из зоны эвакуации никакого оборудования или вынесшие его меньше, чем смогли бы, будут подвергнуты суровому наказанию.
Будто призывая ко сну, ударил гонг.
Филипп понял, что непоправимое случилось. Работы начались на несколько часов раньше. Наверное, облучатель включили в четверть силы, чтобы не покалечить находящихся на поверхности заключенных, но этого оказалось достаточно.
Паноптикум ожил. Каменные фигуры, лопаясь и трескаясь на ходу, сметали все на своем пути. Чужая жизнь стремилась продлить свое существование. Этой чужой жизни остро требовались воздух, земля и человеческая плоть.
— К машине! Бежим к машине! — Иван Куравский, неожиданно оказавшийся рядом, тянул Филиппа за рукав. — Мы можем успеть. Да не стой ты как соляной столб! Бежим!
В оранжерее царила паника. Уничтожая драгоценные табачные растения, заключенные толпой, сметая охрану, кинулись к единственным дверям. Смотреть на этих беснующихся людей было просто страшно.
На полу оставались смятые зеленые ветви, лежали ампутированные человеческие руки в лопнувших капсулах, такие же ноги, уши в герметичных коробках, колбочки с глазами. Желая спасти свою жизнь, уголовники уже не заботились о сохранности своих временно отнятых частей тела. Их вопли перекрывали нарастающий вой сирены.
Бросив последний взгляд на сверкающее плато, Филипп заметил в воздухе над лунной поверхностью несколько небольших боевых истребителей. Истребители пикировали и били ракетами по расползающимся скоплениям каменных фигур.
— Нам не выйти, — сказал Филипп.
— Через центральные двери — да, не прорваться, — согласился Куравский, — но мы попробуем пройти по внешнему коридору.
Куравский потянул Филиппа за собой в противоположный конец оранжереи.
Белый транспортер, на котором лежали холщовые мешочки с листьями, двигался внутри стеклянной трубы. Труба была такой узкой, что в нее мог поместиться только один человек и то лежа на спине и изо всех сил вжимая живот.
— Ты первый, — сказал Куравский и подтолкнул Филиппа. Тот послушно лег, и лента транспортера подхватила его.
Можно было задохнуться от смрада табачных листьев. Под собой Филипп чувствовал теплую гибкую ленту, а над собой и вокруг сквозь тоненькое стекло видел яркое лунное солнце.
Стекло трубы не имело фильтрационных включений, и достаточно было транспортеру встать, чтобы человек, лежащий на ленте, уже через пятнадцать минут превратился в иссушенную радиацией мумию.
Филипп зажмурился, чтобы не ослепнуть. Он не мог даже, молитвенно сложив руки, обратиться к Ахану и, когда лента с легоньким скрежетом остановилась, сразу попрощался с жизнью.
Подошвами своих ботинок нащупав голову Ивана Куравского, он удостоверился, что ученый последовал за ним.
Больше не опасаясь ослепнуть, в конце концов, зачем мертвецу зрение, Филипп Костелюк открыл глаза и, повернув, сколько мог, голову, попытался увидеть сражение каменных фигур.
Пикирующие истребители все еще выпускали очередями ракеты, но боевые машины по не совсем ясной причине одна за другой взрывались высоко над поверхностью. Одно за другим вспыхивали моментальные белые солнца.
С этой стороны оранжереи плато еще не было обработано прессованной пылью, и среди скал и ужасающих каменных монстров метались тысячи обезумевших людей в пустолазных костюмах, а сверху, над плато на вершине каменного пальца за выпуклым стеклом, приплясывала одетая в синюю форму фигурка генерала Виктора Фримана. Наверное, он, глядя сверху, оттуда давал распоряжения по эвакуации.
«Гузель на месте, на кухне, — подумал Филипп, чувствуя, как быстро слепнут его глаза и высыхает кожа. — Наташа тоже успеет. Только бы женщины сумели запустить машину! Но Инес работает где-то снаружи. Где-то здесь».