Сижу на нарах...
Шрифт:
И сигарета, посновав во рту,
вдруг замерла,
приняв, как Бобик, стойку.
Шесть утра
А в шесть я достаю бадью
скрипучим воротом колодца
и через край прохладу пью,
и сердце жаждущее бьется.
Ни мысли нет, ни жеста нет, –
одна лишь честная отдача
себя – воде, земле…
Рассвет:
над сонным лесом солнце скачет.
И в доме том, где я живу,
нальются комнаты сияньем.
Я песней
как в добродушном состоянье!
Возьму топор и – ну! – сверкать…
А на крыльце соседском баба
спросонья примется икать,
зеленоватая, как жаба.
1965, п. Вырица
«В груди – сомнения кинжал…»
В груди – сомнения кинжал.
В душе одышка. Оплошал.
В мозгу – сумятица, разброд.
Прокис в подкорке кислород.
Пишу письмо. В подтексте бред.
Им будет адресат согрет.
Кадушку ребер обруч сжал.
Тревоги обруч. Оплошал.
Безбожен мир. Уныл мой дух.
Кто оплошал? Один из двух:
извечный Он, иль тучный я,
под кем скрипит судьбы скамья.
1991
Одиножды один
Профессор кислых щей, пижон или кретин,
Аллах иль Магомет – ах, кто ни умножай, –
одиножды один получится один.
Но и одно зерно пророчит урожай.
Мы все по одному – и раб, и господин.
Всяк сущий одинок, и гроб всему итог.
Одиножды один и в Греции один.
Один – и Люцифер, и всемогущий Бог.
И ты, мой антипод, доживший до седин,
меня не обличай, учти: я – твой двойник.
Одиножды один останется один…
Но – от любви одной весь этот мир возник.
1991
«Видит Бог, надоело…»
Видит Бог, надоело –
все вокруг колбасы,
все о черном да белом.
Я хочу бирюзы!
Вылезая из норки,
растопырив усы,
я хочу на пригорке
обомлеть от красы.
От летящей березы,
от поющей козы…
Чтоб – отхлынули слезы
чтоб – отпрянули псы.
1991
«Жизнь хороша моментами…»
Б. Тайгину
Жизнь хороша моментами.
Успеть, хоть часть, но всласть!
Бог с ними, с претендентами,
клюющими на власть.
Пусть станут президентами,
пусть издадут декрет.
Жизнь хороша моментами!
А в целом – ложь и бред.
Беда с интеллигентами,
что ищут в жизни суть:
ведь и они, моментами,
не прочь словцо ввернуть.
1991
Жалобы
Возвращается «нэп».
Удаляется время безбожное.
И Россия, как склеп,
как кладбищенский склеп, потревожена.
Ни бум-бум, ни строки
не прочесть по-заморски крестьянину.
И дымят мужики, и скворчат шашлыки
из тропической обезьянины.
Происходит весна.
Потянуло чужими эфирами.
Опустела казна.
Наводнилась страна командирами.
Там, где жили друзья-кумовья,
поселились враги-неприятели.
Нефть ушла в глубину,
совесть клонит ко сну…
Не дымят предприятия.
Что же будет потом?
По прошествии нового времени?
Славный будет дурдом.
Ни России, ни роду, ни племени.
И придут комиссары опять.
И начнут заниматься ошибками.
Те же, к свету способные звать.
Только форма – с другими нашивками.
1991
«В музее монументов…»
В музее монументов,
чьи кончились часы,
утрачены «фрагменты» –
бородки, лбы, носы.
Калинин, Ленин, Троцкий,
угрюмый дядя Джо…
Отпетые уродцы.
Не крикнешь им: «Ужо!» –
как пушкинский Евгений
надменному Петру…
Их каменные тени
живут.
А я – умру.
1991
«Выцветшие мелочи…»
Выцветшие мелочи,
утлый дачный быт.
Надпись на тарелочке:
слово «Общепит».
Что-то неудачное,
шрамом на лице,
мрачное, барачное
в том сквозит словце.
Что-то тускло-мнимое,
как сухая ржа,
злое, но родимое,
с чем срослась душа.
1991
«Раздался день!..»
Раздался день!
Не вширь, а – всем подряд.
Бог любит всех, а не тебя лишь, брат.
Раздался день: всем встречным – по лучу.
И я, свое, от жизни получу.
Но – не по блату и не задарма.
Не за причуды разума-ума.
Не за кряхтенье жалкое под ношей, –
а за терпенье! За азарт хороший.
И – за любовь, что в сердце налита.
Раздался день! Как благовест Христа.
Получен от Всевышнего паек.
Трезвит сознанье поздний кофеек.
1991
На кладбище
На воротах Смоленского кладбище а свое время висели