Скалаки
Шрифт:
— Лидушка! Скалак!
Кропачек радушно принял их и стал угощать.
— Вот видишь, Иржик, теперь я живу здесь, где хозяйничал твой отец и дядя Лидушки, Салакварда, бедняга!
— Дай тебе бог счастья. Мы пришли только посмотреть на наше старое гнездо.
Пока мужчины беседовали, Лидушка выбежала из избы, спустилась вниз по откосу и очутилась в ольшанике. Хижина обветшала, только деревья, как и раньше, ласково шумели, кустарник еще больше разросся. Присев на камень, Лидушка задумчиво смотрела кругом. Вдруг рядом с ней появился Иржик,
Когда молодые поднялись наверх, хозяин приготовил им приятный сюрприз — на столе лежали цимбалы.
— Цимбалы! —радостно воскликнул Иржик.—А я-то считал их пропавшими. Однажды их принесли, но когда мы бежали, я забыл их здесь.
— Возьми их, ведь это те самые цимбалы, на которых ты играл, когда прикидывался брзумным.
— Да, играл,—вздохнул Иржик,—только мало что выиграл. Спасибо тебе, кум, пусть пока полежат у тебя. Сегодня я должен еще сходить к Рыхетскому.
В тот же вечер радостно удивленный Нывлт пожимал руки неожиданным гостям. Рыхетский заметно постарел. Скалак рассказал о событиях, которые произошли после заключения договора в замке,—о бегстве, о смерти Балтазара и о своей дальнейшей жизни.
— Ванек совсем поседел, бабушка едва ходит, но у нее до сих пор ясная голова. Семья наша увеличилась: у меня сын и дочь. Жили мы эти годы, слава богу, хорошо, но я стосковался по родине. Думаю, что теперь можно вернуться. Государь издал указ о свободе вероисповедания. Протестантов и евангелистов теперь в Чехии не преследуют. Я хочу вернуться сюда, надеюсь, меня не забросают камнями за то, что я евангелист. Как вы посоветуете?
— Ну что ж, о тебе за это время позабыли, а управляющий умер,—сказал Рыхетский.—Как только он оправился от испуга, опять стал жить припеваючи, все толстел и толстел; полнота, говорят, его и сгубила. Достал уже около трех лет живет спокойно. Он вернулся сюда через два года. Правда, наказанья он не избежал, но ему досталось меньше моего.
— Я знаю, он изредка приходил ко мне из Льготы в Буковину! Да, вам многое пришлось перенести.
— На то божья воля. Не зря я терпел и не напрасно мы боролись, народу теперь все же легче живется, чем раньше, и у властей проще добиться защиты. Барщина еще осталась, но разве ее можно сравнить с тем, что было, а там, бог даст, кончится и эта. Так продолжаться не может. Только едва ли мы этого дождемся. Говорят, как только князь увидел, что опасность миновала, он стал грозить нам страшной местью, да ничего у него не вышло.
— Я слышал, что с тех пор он в свой замок так и не возвращался.
— Не был. Снова расхворался. По слухам, он по-прежнему наслаждается жизнью в столице. Егерь, служивший у него, рассказывал, что князь плохо выглядит и что он, егерь, не согласился бы быть на его месте, даже если бы ему дали в придачу еще одно имение. Ну что же, Р1ржик, возвращайся, помогу тебе сколько в моих силах.
Скалак крепко пожал руку Рыхетскому.
На другой день Иржик с Лидушкой вернулись в свою горную деревушку,
— Теперь и умереть не страшно,— сказала Бартонева, вновь очутившись в родном краю.
— Жаль только, что хозяина с нами нет,—вздохнул Ванек. Перед тем как покинуть Строужне, Иржик со своей женой
пошли на тихое кладбище к могиле дорогого «дяди».
— Тут лежит ваш дедушка,—сказала печальным голосом Лидушка своим детям. На ее глазах появились слезы.
— Прощай! —прошептал растроганный Иржик.
Прах Балтазара остался на чужбине, но его близкие часто с благодарностью вспоминали старого гвардейца, покоившегося в скромной могиле.
Два года спустя в далекой Италии умер Иосиф Парилле, последний Пикколомини. С его смертью бесславно прекратился этот некогда могущественный, знаменитый в истории войн род. Истасканный и пресыщенный Иосиф умер бездетным.
Иржик Скалак радовался, глядя на своих славных детей, которых он стремился воспитать честными, хорошими людьми.
— Святое дело победит. Оно справедливо, и никто не может его сокрушить,—часто повторял он им слова покойного Балтазара.—Люди будут равны и свободны, и вы, вероятно, доживете до этого.
Жизнь Скалаков протекала в упорном, постоянном труде — мир и покой всегда царили в их доме.
ЭПИЛОГ
Я стоял на балконе Находского замка. Подо мною шумели мрачные, темные лиственницы и белые березы. Сквозь цветущую сирень, покрывавшую склон холма, виднелась полуразрушенная круглая башня-тюрьма. Я миновал первый вестибюль и пошел по широким коридорам печально-знаменитого замка. В памяти моей оживали события, совершившиеся здесь, и предания, озаряющие блеском поэзии это древнее строение. Перед моими глазами расстилался прекрасный горный край. Вдали на горизонте виднелись покрытые лесом чешско-кладские горы, над которыми возвышался скалистый Бор, а внизу тянулись прекрасные долины реки Метуи. На равнине и по склонам гор трудятся крестьяне со своими семьями. Они работают свободно, для себя, на своем поле и вряд ли знают, как здесь стонали их предки. Внук забывает о мучениях деда.
Я скорбел душой о страданиях народа. Я видел его в нищете и рабстве; здесь, в этих княжеских покоях, мне слышались горестные стоны. Безрадостная, мрачная картина,—но тем ярче на ее зловещем фоне сияет светлая идея свободы: борьба за права человека, сопротивление угнетенного народа, тиранам, которые обнажали мечи против безоружных, поднявших для защиты лишь сжатые кулаки.
Минуло сто лет! Отцы выстрадали для потомков лучшую долю. Они с честью выполнили свой долг, их борьба не была бесплодна. В этой борьбе — источник силы народа.
И мы должны помнить об этом всегда!