Скалола. В осаде (сборник)
Шрифт:
Гейб прибавляет шаг. Если успеть дойти до мороженщика, то, возможно, эти уберутся, и все обойдется. Он потопает в библиотеку, а они куда-то по своим делам. “Доставать” кого-нибудь еще.
Очень хочется, чтобы старик Ваэнделенис что-то сказал, вступился за него, но подслеповатый грек продолжает, щурясь, улыбаться. Он, похоже, пока не понимает, в чем дело.
— Эй, бацилла очкастая, оглох что ли, мать твою?!
Гейб оборачивается, поплотнее прижимая к себе книгу, “Теорию шахматной игры” — толстый талмуд — загораживаясь им, будто щитом.
А они подкатывают на своих велосипедах, не спеша, с презрительно-издевательскими ухмылками,
Их четверо. Высокий красавчик Эдди Белью с прической под Элвиса и отличной фигурой — на спортивных состязаниях все девчонки восторженно замирают, глядя на него. Уэлч Крайон — этот пониже, да и физиономией не вышел, к тому же руки у него в красноватых цыпках. Как говорил один парень в их классе: “На таких девчонки не падают.” Само это выражение вгоняло застенчивого Гейба в краску, но, по сути, он был согласен с утверждением. Да, наверное, действительно не падают. Уэлчу лучше знать.
Третий, тощий, не лучше Гейба, но головы на три выше, сопливистый, угрястый мальчишка дураковатого вида, с вечно вытаращенными глазами и приоткрытым губастым ртом, в котором видны испорченные, гниющие зубы, по имени Томас Ленсуорд. Отец его, крепко пьющий механик на небольшой автостанции, что на Драйв-энд-Роуд, мало занимался сыном. Тот вечно ходил в одних и тех же мятых, засаленных джинсах, да и вообще весь он был засаленный и грязный. Мама говорила, что и отец, и сын Ленсуорды, в общем-то, глубоко несчастные люди. Однако Гейб что-то этого не замечал. Как, похоже, и Томас. Он, напротив, казался счастливым. Но самый последний болван в городе понимал: Белью держит Ленсуорда исключительно ради самоутверждения. И только. Никакой особой нужды в этом нет.
Четвертый — низкий, тучный толстяк, похожий на турнепс, с жидкими, ломкими волосами, больше смахивающими на цыплячий пух. Его называли просто Ренди. Фамилии Гейб не знал, да, собственно, ему это было и ни к чему. Не интересовала его фамилия.
Четверо окружили очкарика полукольцом, похихикивая, предвкушая отличную забаву. Эдди лениво грыз зубочистку, движением губ отправляя ее из одного угла рта в другой.
— Так, так, так, — лениво протянул он, на манер ковбоя с Крайнего Запада. — Кого я вижу. Четырехглазый. Ты куда топаешь, бой?
Гейб сглотнул. Ему захотелось жалобно пролепетать что-нибудь, вроде: “В библиотеку” и “Пропустите меня, ребята, что я вам сделал”, но он взял себя в руки и довольно твердо, насколько это вообще было возможно, ответил:
— А тебе какое дело?
— Хм, — Эдди сплюнул расщепленную зубочистку под ноги, растер ее об асфальт острым мыском нарочито-грубоватого ковбойского сапога, а затем улыбнулся. — Что-то ты стал много разговаривать, бацилла, — голос у него вкрадчивый, тихий. — А?
Гейб обернулся. Мороженщик продолжал щуриться, прикрыв ладонью глаза, и смотреть в их сторону.
— Сколько всегда.
— Да нет, ты ошибаешься, четырехглазый. Много. Даже слишком. Верно, ребята?
Стоящие рядом мальчишки тут же закивали с готовностью. Все, что бы сейчас ни сказал Эдди, они подтвердили бы не задумываясь.
— Вот видишь, — вновь обратился к Гейбу Белью. — Кстати, я ведь предупреждал тебя, Бацилла, чтобы духу твоего не было в нашем квартале. Разве нет?
— А ты что, купил его? — спросил Гейб, чувствуя непреодолимое желание повернуться и броситься наутек, вопя во все горло.
— Конечно, — смотрел ему в глаза немигающим взглядом тот. — И ты должен заплатить ренту за проход через нашу территорию. Иначе... — он закатил глаза. — Выбирай сам, бой.
— У меня нет денег, — ответил Гейб, сжимая в потном кулаке никель.
— Ну, тогда твои дела — полное дерьмо, — ухмыльнулся Эдди. — Боюсь, что с нашей стороны было бы слишком расточительно пропускать бесплатно разных гов...в вроде тебя, Бацилла. Правильно, Том?
Томас придурковато гыкнул, кивнул и растянул толстые губы в гнилозубой ухмылке.
— А-ага, — он был еще и заикой. — Т-т-т...
— Точно, — договорил за него Уэлч.
— А-ага.
— Уматывай домой, дохляк, — победно осклабился Эдди. — И благодари Бога за то, что я сегодня отпускаю тебя живым, усек?
Гейб знал: стоит ему побежать — в библиотеку, домой ли — и вся эта велокомпания погонит его пинками, свистом, тычками в спину. Хотя, конечно, обойдется без драки, но... Он тоскливо огляделся. Никого. Не считая, конечно, старого грека. Черт бы побрал эти послеобеденные часы. Вздохнув, Гейб открыл рот, собираясь сказать: “Хорошо, конечно, ребята”, однако вместо этого, совершенно неожиданно даже для самого себя, не говоря уж об этих четверых, вдруг выпалил:
— Я пойду в библиотеку, Эдвард. А ты можешь уматывать, куда тебе хочется.
— Ну что ж, — спокойно пожал плечами Эдди, — придется тебе объяснить, ублюдок, что такое частная собственность.
Именно спокойствие, а вовсе не сила пугало Гейба больше всего. Драки он, конечно же, боялся. Еще бы не бояться, когда тебе одиннадцать, а против тебя четверо четырнадцати-пятнадцатилетних подростков.
— Эй, Бацилла, — вдруг окликнул его Уэлч, стоящий крайним справа.
Гейб повернулся, готовясь дать отпор, но в ту же секунду Эдди, почти не размахиваясь — а потому вдвойне неожиданно — ударил его в лицо. Он упал на нагретый солнцем асфальт. Книга вылетела из рук, очки тоже оказались на земле, совсем рядом с лицом. Скошенный вперед каблук ковбойских сапог раздавил хрустнувшие линзы и, должно быть, для верности, покрутился на них, растирая в мелкое матовое крошево. В это же время Уэлч и толстяк Ренди добросовестно, с придыханием, били Гейба ногами, особенно стараясь попасть в живот. Томас же Ленсуорд, гогоча, с икающими всхлипами, вырывал страницы из “Теории шахматной игры” и подбрасывал их вверх. Они, как подраненные птицы, кружась и качаясь, падали на проезжую часть, и подхватываемые ленивым ветерком, шелестя, уплывали по Ромеро-стрит.
В тот раз его все же спас мороженщик и подоспевший полицейский. Честно говоря, если бы не они, Гейбу пришлось бы очень туго, и неизвестно, чем бы закончилось обвинение.
Патрульный Чак Несбит помог ему подняться, а стоящий рядом грек, запыхавшийся и потный — шутка ли, пробежал почти квартал — сказал громко, с невероятнейшим греческим акцентом:
— Не надо плакать, — Гейб-то, собственно, и не плакал, но мороженщик, видимо, считал, что если бьют, то обязательно и плачут. — Вырастешь большой и накачаешь мускулы, сам будешь их лупить, — он покрутил в воздухе крепкими, большими, поросшими седым волосом кулаками. — Бум! Тогда они будут плакать, а?