Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Шрифт:
— Ты не узнаёшь меня, деточка? — наисладчайшим голосом спросила Будзишова.— Это я, тетя!
Бася взглянула краешком глаза, не смогла отыскать в памяти образ этой странной пани, обняла ручкой своего заступника за шею и прижалась личиком к его лицу.
— Одурманил невинное дитя,— сказала докторша в отчаянии. — Нет другого выхода, надо идти в полицию.
Бабка не отвечала, с таинственной задумчивостью глядя на этого милого пана и на это хорошенькое дитя, доверчиво к нему прижимающееся.
— Чем вы ее кормите? —
Ольшовски доброжелательно посмотрел на пани Таньску и начал быстро перечислять названия блюд.
— Слишком много сладкого, а вообще — хорошо,— заявила бабка.
— Я купил пособие по детскому питанию! — сказал Ольшовски. — Впрочем, Вален- това...
— Это та с метлой? Понимаю... Но вообще-то воспитание ребенка будет идти извилистой дорогой. В один прекрасный день эта пани с метлой накормит ребенка бараниной с капустой, и нужно будет вызывать врача. Подумайте о том, что будет дальше.
— Я уже говорил... Моя тетка...
— Она девица?
— Да.
— А откуда девица может знать что-то о воспитании детей?
— Если я хорошо понял, ваша внучка тоже девушка.
— Да, но я ее бабка! Я своей мелюзги вырастила семерых! — вскричала пани Таньска.— Выращу и этого жука.
Ольшовски понял, что в милостивом интересе почтенной матроны кроется немало хитрости. Она хотела оплести его паутиной и схватить Басю, как муху.
— Может быть,— сказал он хмуро,— Но я ребенка не отдам.
— Идемте в полицию! — закричала докторша.— Это сумасшедший! Бася, ты пойдешь с тетей?
— Не пойду! — заявила Бася из-за головы Ольшовского.
Три пани беспомощно переглянулись, наконец пани Таньска сказала:
— Вы позволите нам посовещаться в другой комнате?
Ольшовски остался с Басей на руках и прижал ее к своей груди. Потом позвал приглушенным голосом:
— Пан Шот!
— Она убежала от меня...— начал актер.
— Возьмите ее и стерегите лучше. Эти пани совещаются.
Он терпеливо ждал полчаса, вслушиваясь во встревоженные голоса дамского сейма.
Наконец двери открылись. Пани Таньска, заняв свое старое место, огласила официальным тоном:
— Пан Ольшовски! Это дело неприятное, а из-за вашего упрямства просто безвыходное. Вы не хотите отдавать ребенка, а мы должны его забрать. Мы могли бы, конечно, прибегнуть к помощи закона, и, как пани Будзишова правильно говорит, вы закончили бы свою жизнь в кандалах, на тюремной соломе. Мы бы так и поступили, если бы имели дело с грубияном. Я, однако, встала на вашу защиту, потому что меня взволновала ваша привязанность к ребенку.
— Спасибо,—буркнул Ольшовски;
— Не за что... Вы кажетесь порядочным человеком, хотя в той комнате пыль лежит по крайней мере недели две, а над печью паутина. Полиция тут не нужна. Будет скандал и больше болтовни, чем нужно. Актеры наделали дел, но отчего мы все должны стать посмешищем? Мы имеем формальное право на ребенка, а вы ссылаетесь на закон сердца. Вам не кажется, что это дело можно закончить полюбовно?
— Это как? — спросил Ольшовски с беспокойством.
— Через общественный суд. Пригласим двоих незаинтересованных людей, и пусть нас рассудят. Ведь это будет честно?
Ольшовски глубоко задумался. Он хорошо понимал, что эта рассудительная старушка говорит умные вещи и что его дело будет проиграно, если им займется закон. Ошибка всплывет, докторша принесет присягу, и все будет кончено: отберут у него Басю навсегда. Его сердечная привязанность и его любовь не растрогают закон, зато на общественный суд можно хоть как-то надеяться.
Он потер рукой лоб.
— Не упирайтесь,— услышал он возле себя тихий, глубоко взволнованный голос панны Станиславы.— Эта девочка и так несчастна, зачем ещё вносить в ее печальную жизнь несогласие, споры и бесплодную борьбу? Я вижу, какой вы добрый... Пусть вас Бог вознаградит за любовь к этой малышке... Может, удастся найти какой-то выход из этой невозможной ситуации...
— Вы слышите? — загремела Будзишова, тоже близкая к тому, чтобы расчувствоваться.— Сама мудрость говорит ее устами.
— Это у нее от меня,— скромно сказала бабушка.
— Ну так как, дорогой пан? — почти шепотом спросила панна Станислава.
Ольшовски был бледен и имел такое выражение лица, как будто прислушивался к голосам издалека.
— Хорошо! — сказал он коротко.
— Если бы не мои семьдесят лет, я бы в вас влюбилась! — заявила бабка.— Впрочем, вы мне очень напоминаете одного моего двоюродного брата, который упал с лошади и сломал себе шею. '
— Что я должен сделать? — нетерпеливо спросил Ольшовски.
— Пригласите одного из своих друзей и приходите с ним завтра в пять ко мне. Я приглашу кого-нибудь с нашей стороны. Хотя... Выдаете мне слово, что вы не спрячете и не увезете ребенка?
— Бабушка! — воскликнула панна Станислава.
Так
должно
было
закончиться
— Бабушка, пошли бегать,— предложила Бася пани Таньской.
— Деточка, ведь мне семьдесят лет! — сказала пани Таньска с горечью.
— Ну и что, что семьдесят лет! — бодро воскликнула Бася.
Бабка задумалась. На момент замерла, как Дафнис, превращенная в лавровое дерево, однако тут же глаза ее заблестели.
— А знаешь, ты права! — закричала пани Таньска и пустилась с Басей наперегонки.
Добежав до широкого дивана, она упала на него бездыханной, как тот гонец, который в один дух добежал от Марафона до Афин. Тот известный марафонец не свалился, правда, на диван, но все другие подробности в этом спортивном сравнении вполне совпадали.