Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Шрифт:
Шот читал «Пана Тадеуша» прекрасно, с глубоким волнением. Спустя какое-то время Бзовски прикрыл глаза и застыл в неподвижности. Актер, думая, что Бзовски заснул, стал читать тише, потом перестал. В эту же минуту больной открыл глаза и посмотрел на него умоляюще.
Пани Таньска сияла.
— Вы хорошо читаете, пан Шот! — похвалила она — Если у вас пересохнет в горле, можете выпить бокал вина, но только один. И не пытайтесь меня надуть, потому что я пометила ногтем на этикетке и знаю, сколько там, в бутылке.
Однако иногда ее охватывало беспокойство. Бзовски всегда встречал
— Что это могло означать? — спросила она у Баси.
— Не знаю, не знаю,— озабоченно ответила девочка.
Еще удивительнее было то, что Бзовски повторил свои измерения несколько раз. После каждой такой операции он задумывался и тер лоб рукой.
— Кто потерял свою голову, тот ищет чужую,— шепнула пани Таньска сама себе — Бедняга!
Она его очень полюбила. Басю она старательно откармливала и заставляла больше отдыхать.
— Ты сделала больше, чем могла. Отдохни, детка, а я побеседую с твоим отцом.
И она разговаривала с ним целыми часами, успев рассказать терпеливому слушателю только несколько эпизодов из своей жизни.
— Вчера я с ним говорила битых четыре часа,— сказала пани Таньска Ольшовскому.— Раз он это выдержал, значит, поправится. Я его вылечу!
— Только это лошадиные дозы,— ответил Ольшовски, быстро уходя.
Однако никаких видимых перемен с Бзовским не происходило. Из мрака он вышел, но задержался на пороге сознания.
— Какое-нибудь потрясение вытолкнет его за этот порог,— говорили ученые люди.
Никто, впрочем, не знал, что может потрясти эту окаменевшую душу. И никто не мог узнать, что за острый шип сидит в ней глубже всего. Если бы этот шип вырвать сильным, неожиданным движением, может быть, боль пробудила бы этого человека.
— Ох, если бы мама была жива! — сказала Бася.
Наутро она сказала отцу:
— Папочка, сегодня мы пойдем к профессору Сомеру. Понимаешь? Профессор Сомер...
Он вдруг закрыл глаза и снова их открыл. Было заметно, что он совершает какое-то мысленное усилие, а во взгляде его читалось беспокойство. Басе казалось, что неслышным движением губ он повторяет слова «Профессор Сомер». Она внимательно посмотрела на него, но он, как человек, которому что-то не удалось, нетерпеливо махнул рукой. Минуту он стоял неподвижно, потом неожиданно, словно бы оживленный и возбужденный, нервно направился к дверям. Оглянулся — идет ли Бася за ним, и, к ее огромному удивлению, быстро сошел по лестнице. Она взяла его под руку, чтобы перевести через несколько улиц, потому что профессор жил недалеко.
Уже в подъезде Бзовски страшно занервничал. Бася испугалась.
«Что это все значит?» — подумала она.
Ее охватило изумление, когда отец сам позвонил и, когда двери открылись, вошел уверенно, решительным шагом. Он повесил шляпу на вешалку и быстро пошел к дверям кабинета ученого. Кабинет был пуст, профессор в этот момент находился в комнате своего сына. Бася, оставив отца одного, побежала к профессору и быстро проговорила:
— Пане профессор! Отец у вас в кабинете, но ведет он себя как-то необычно.
— Спокойно, детка, спокойно!
— Он вошел так уверенно...
— Он приходил сюда каждый день целых три года, когда мы вместе работали над большим атласом,— ответил, задумавшись, профессор — Пошли!
Вторая дверь, ведущая в кабинет из квартиры, была открыта. Профессор внезапно задержался перед ней и резким движением остановил Басю. Он приложил палец к губам, веля молчать.
— Ни слова! — шепнул он, наклонившись к ней — Смотри!
Басин отец, окутанный мраком, стоял посреди просторной комнаты, заваленной книгами и картами. Он осматривался вокруг удивленно и с напряжением. В глазах отражалась боль, словно в сонные глаза с силой ворвался яркий дневной свет. Он поднял руку и сильно потер себе лоб, словно хотел убрать с него какую-то гнетущую тяжесть. Потом застонал тихим, отчаянным стоном. '
— Тихо, тихо! — вновь шепнул профессор.
Бзовски пошевелился. С широко открытыми глазами он осторожно, словно крадучись, стал приближаться к обширному столу, на котором была расстелена карта. Он посмотрел на нее голодным взглядом, потом прикоснулся к ней рукой, мягко и ласково.
— Он улыбается! — удивилась Бася.
— Узнает...—шепнул профессор.
Бзовски тем временем подошел к книжным полкам и дрожащими пальцами стал прикасаться к корешкам огромных томов, стоящих в неподвижной шеренге, как гренадеры. Вдруг он снял с полки один том и словно бы в удивлении рассматривал его с напряженным вниманием. Потом начал перелистывать страницы — быстро, быстро... Потом поставил книгу на место и вздохнул. Обеими руками обхватил голову, будто внезапная боль давила ее изнутри.
— Как он побледнел! — шепнула Бася.
Профессор не ответил, только сильнее стиснул ее руку. Он был сильно взволнован. Что-то взвешивал, что-то обдумывал. Не отрываясь, он смотрел на неподвижно стоящего Бзовского, на его смертельно бледное лицо и руки, сплетенные на голове. Вдруг пришел к какому-то решению, потому что сам побледнел, а губы его задрожали. Он уверенным шагом вошел в кабинет и голосом, в котором звучала смесь радости и испуга, закричал:
— Как дела, пан Адам?
Бзовски дернулся, как человек, в которого попала пуля. Зашатался, ударенный этим голосом, отступил на шаг и оперся о книжные полки. Он дышал так, словно ему пришлось долго бежать. Открытым ртом хватал воздух, будто внес на гору какую-то ужасную тяжесть и теперь отдыхает. Потом он вскрикнул коротким, оборвавшимся криком и посмотрел на профессора как на привидение.
— Адась! — закричал профессор так взволнованно, с такой болью, что казалось, будто это слово было налито кровью.
Он вытянул руки, а тот, секунду поколебавшись, бросился в объятия профессора. Седой человек гладил его по голове, как ребенка, как отец ласкает сына, возвратившегося из безумного, смертельно опасного путешествия. Он целовал эту несчастную, покрытую шрамами голову, прижимающуюся к его груди.
Бзовски рыдал.
— Бася! Возвращаю тебе отца...— проговорил профессор странным голосом.