Скандинавский детектив. Сборник
Шрифт:
— Помню, это было осенью, в конце сентября,— продолжал он. — Мы с Мартой сидели в этой комнате. И вдруг я увидел в окне Германа. — Он показал на одно из окон. — Он смотрел на нас, прижавшись к самому стеклу. Лицо у него было белое, как снег. Заметив, что я его вижу, он тотчас исчез. Это было чертовски неприятно. У него был совершенно безумный вид. Я никогда не видел его таким.
— А что сказала Марта?
— Я ничего ей не сказал. Но, должно быть, она что-то заметила. Во всяком случае, спросила, что со мной.
Я вытряхнул сигарету из лежавшей на столе пачки. Хилдинг тихо рассмеялся, как бы про себя, и покачал головой.
— Ночевать она непременно желала дома. Могла прийти ко мне днем и пробыть здесь до самого вечера. Но как только время шло к одиннадцати, ее начинало тянуть домой, к Герману.— Он покачал головой и недоуменно развел руками.
— Долго вы встречались? — спросил я.
— Это началось в марте прошлого года. Летом они с Германом уехали на пару месяцев в Италию. Потом все возобновилось и продолжалось всю осень до начала декабря, когда в один прекрасный день все кончилось. Она сказала, что больше не может со мной встречаться. У нее появился кто-то другой. И она приняла внезапное решение. — Он криво улыбнулся.
— А кто был тот другой? — спросил я.
— Это начинает походить на допрос, — заметил Хилдинг.
— Ну и что? Мне интересно.
— Ладно, — продолжал он. — Сначала это был филолог Гренберг или что-то в этом духе. Он писал работу по литературе средневековья. Это не продлилось дольше месяца. Примерно между Рождеством и Новым годом он получил отставку. Мы беседовали с ним на одной вечеринке и выяснили все интересующие нас вопросы. Потом, как мне кажется, был Эрик Бергрен.
— После начала декабря вы больше не встречались?
— Всего несколько раз.
— А где вы обычно встречались?
— Сначала у меня дома. Всю весну и начало осени. Потом на моей даче — в октябре и в начале ноября. Потом там стало слишком холодно. Несколько раз мы находили пристанище на филфаке — в экспедиции или в библиотеке. Потом Герман вдруг раздобыл где-то ключ от факультета и однажды чуть не застал нас врасплох. В другой раз мы нарвались на старика Карландера. Он сидит там по ночам, как филин.
— Да, жизнь, полная опасностей и приключений!
— Еще бы!
Мы разделались с цыпленком и допили вино. Теперь можно было попробовать что-нибудь покрепче.
— Доволен? — спросил он.
— Вполне, — кивнул я. — Но давай сделаем перерыв. Надо отдохнуть.
Хилдинг встал.
— Что будешь пить? Виски? Коньяк? К сожалению, у меня нет джина.
— Я буду виски.
Он направился к двери.
— Еще один вопрос, прежде чем мы объявим перерыв, — сказал я. — Когда Йоста купил новую машину?
— На Рождество, когда ездил домой в Лунд, — сказал Хилдинг. — А что?
— Да ничего особенного. Просто мы видели его новую «джульетту», и мне захотелось узнать, когда он ее купил.
Хилдинг вышел на кухню и через минуту вернулся с подносом, на котором стояли бутылки и высокие стаканы для грога. Он был превосходный хозяин.
— Летом надо будет всерьез заняться домом,— сказал он, словно эта мысль пришла ему в голову, когда он был на кухне. — Обычно я нанимаю садовника. Но этим летом ездил за границу, и сад совсем зарос. А сад отличный.
— А где вы были летом?
— В Италии. А что?
Он склонился над столом и все внимание сосредоточил на приготовлении грога.
— За то, чтобы тебе здесь понравилось, — сказал он, наливая мой стакан.
— Спасибо, мне здесь очень нравится.
Хилдинг поставил стакан передо мной. Потом сел, придерживая свой. Я молчал. Он исподлобья посмотрел на меня.
— Я думал, что объявлен перерыв.
— Вы встретили Марту и Германа в Италии! — вдруг догадался я.
— Да, встретил, — согласился он. — Мы столкнулись в Неаполе.
Он наморщил лоб, но получилось у него это не очень естественно.
— Столкнулись? — повторил я.
— Ну ладно, — вздохнул Хилдинг. — В Риме я узнал, что они отправились в Неаполь, и тоже поехал туда.
— Пока Герман не увидел вас, он, наверное, был загорелый и счастливый, — сказал я.
— Загорелым он никогда не был и не будет. И один Бог знает, может ли он вообще быть счастлив. Разве если бы они с Мартой вдруг оказались на необитаемом острове. И весь сад вокруг дома был бы заминирован. Но и в этом случае он бы шнырял по кустам и вынюхивал соперников. — Он сделал основательный глоток. — Есть люди, которые никогда не бывают счастливы,— глубокомысленно заметил Хилдинг.— И Герман — один из них. Он вечно чем-то недоволен. Иногда у меня создается впечатление, что он просто упивается своими несчастьями. Иначе постарался бы изменить свое отношение к жизни.
Я с любопытством наблюдал за Хилдингом, который изо всех сил пытался свалить вину с больной головы на здоровую.
— А точнее? — спросил я.
Он промолчал. Тогда я сделал следующий ход.
— А что вы сделали, чтобы он изменил свое отношение к жизни? Не могли оставить его в покое даже в Италии!
Удар попал в цель. И сразил его наповал. Он сидел совершенно неподвижно, вертел стакан. Вдруг я почувствовал усталость. И зачем я лезу не в свое дело? Хилдинг пригласил меня к себе на стакан грога, хотел, чтобы мы посидели и поболтали, был гостеприимным хозяином. И у меня нет никакого права обижать его. Быть может, он любил ее не меньше, чем Герман. Даже поехал за ней в Неаполь. Да и Герман — человек сложный и со странностями. Я думал о всей той боли, которую может причинить людям такая женщина, как Марта. Думал о не менее соблазнительных существах, с которыми сталкивала меня судьба и которые тоже причиняли боль, думал о парнях, которые кружились вокруг них, как мухи вокруг меда. И ведь иногда дело принимало очень серьезный оборот.
Он поднял голову и посмотрел на меня горьким пронизывающим взглядом.
— Хватит, мне это надоело. Поговорим о чем-нибудь другом.
Он отставил стакан и достал из кармана портсигар. Потом вытащил из него толстую сигару и совершил обычный ритуал. Это смахивало на психотерапию. Когда он снова взглянул на меня, это был уже другой человек. Он улыбнулся, обнажив идеально ровный ряд безупречно белых зубов.
— А теперь послушаем пластинки.
Хилдинг собрал множество старых пластинок, выпущенных еще в тридцатые годы. В основном большие оркестры в стиле свинг. Он ставил одну пластинку за другой, и мы слушали. Здесь были и Бенни Гудман, и Конт Бейси, и Дюк Эллингтон, и Флетчер Гендерсон, и Рой Элдридж, и многие другие старые короли джаза. Старинные часы пробили час, потом два. И все это время мы пили. Впрочем, Хилдинг пил больше, я был немного осторожнее. Он спросил, как мне нравятся Тедди Вильсон, Лайонел Хэмптон и Грехел Эванс. Я сказал, что ничего против них не имею. Он сказал, что очень любит Тедди Вильсона, и мы слушали его раз пятнадцать подряд. И каждый раз Хилдинг приходил в неземной восторг, и на лице его проступало блаженство. Пластинка была старая, вся в царапинах и звучала очень неважно. Возможно, Тедди Вильсон вызывал у него какие-то ассоциации с Мартой Хофштедтер. Потом он поставил эту пластинку еще раз. Он был весь в тридцатых годах. И даже горько пожалел, что его юность пришлась не на тридцатые годы. Я сказал, что ему не следует принимать это так близко к сердцу. Ведь как-никак он был молод в сороковые.