Скандинавский детектив. Сборник
Шрифт:
— Что было потом? — заорал я и встал.
Хилдинг кинулся на меня. Левой он двинул мне в диафрагму, и я полетел на диван. Удар правой, на которой было кольцо с печаткой, лишь слегка скользнул по скуле. Когда он хотел снова броситься на меня, я так лягнул его в живот, что он сложился пополам и опрокинулся на стол. При этом он повалил мой стакан и несколько пустых бутылок. В тот же миг мы снова были на ногах. Он опять бросился на меня. Я спокойно отступал, уходил от его ударов справа и слева и парировал их. Потом я заметил брешь в его обороне и нанес ему сильнейший удар правой по носу. Он отступил на шаг и закрыл лицо руками. Тогда я нанес ему два удара в живот, и он тяжело осел на пол. С него было достаточно. Я взял его за шиворот, дотащил до дивана и уложил. Он все еще закрывал руками нос. И тихо стонал. Я сел в кресло по другую сторону стола и посмотрел на него.
— Кровь идет, — пожаловался он.
— Вижу.
Я перегнулся через стол, достал из пачки сигарету и закурил. Потом откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на него. Он прижал к лицу носовой платок.
— Не я начал, — сердито буркнул я.
— Я ее не убивал,— жалобно отозвался он.
— А я и не говорил, что вы.
— Но думаешь, что это я.
— Я ничего не думаю. Я просто удивляюсь, почему вы все время врете.
Он ничего не ответил. Я встал, прошел через маленькую переднюю на кухню и нашел там два пустых стакана. Когда я вернулся, Хилдинг лежал на диване все в той же позе, прижимая к носу платок. И одновременно следил за мной. Я взял бутылку и налил виски ему и себе.
— Выпейте, — сказал я, протягивая стакан.
Он взял стакан и залпом осушил его. Потом снова лег. Я сделал лишь маленький глоток и поставил стакан на стол.
— Ну что, будем говорить правду? — спросил я.
— Мне надо было привести в порядок кое-какие бумаги, — сказал он. — Поэтому пришлось пойти в канцелярию. Вчера вечером я и закончил.
— Какие бумаги?
— Благотворительного общества «Бернелиус».
— А раньше вы не удосужились? Скоропостижная смерть Манфреда оказалась очень кстати.
— Что правда, то правда, — вздохнул Хилдинг. — Но отравил его не я.
— А я и не говорю, что вы,— спокойно возразил я.
— Но думаешь, — упрямо настаивал Хилдинг.
— Вас не касается, что я думаю. Сколько раз надо повторять! И потом, кто еще, кроме вас, мог отравить Манфреда?
— Думаю, Герман.
— Если вас послушать, все преступления на свете совершил Герман.
— Я не люблю его, — признался Хилдинг. — И это уже мое дело, любить мне Германа или нет.
— Да, это ваше дело. А мне он начинает нравиться все больше.
На это мое замечание Хилдинг ничего не ответил.
— А что за махинации с бумагами? — спросил я.
— Да никакие это не махинации, — буркнул Хилдинг. — Просто время от времени я брал из кассы общества взаймы. У меня было туго с деньгами. Сам понимаешь: надо содержать жену и детей, и на это уходит масса денег.
— На многие другие вещи тоже уходит масса денег, — заметил я. — Например, на поездку в Италию.
Хилдинг молчал.
— Как вам это удавалось?
— Любой менее дотошный ревизор, чем Манфред Лундберг, для меня не проблема. Но с Манфредом пришлось нелегко. Он ведь цепляется за всякую мелочь. Он даже предложил проверить отчетность общества за десять лет. И на этой ревизии я бы погорел.
Он немного помолчал.
— Но я брал небольшие суммы.
— И тем не менее это карается законом, — напомнил я. — Но меня это не волнует. Плевать я хотел на ваше дурацкое общество, оно меня нисколько не заботит. Меня интересует, когда вы встретили Марту и что случилось потом.
Он приподнялся и сел. Потом схватил бутылку и хотел налить себе в стакан виски. Но я оказался проворнее: отнял у него, бутылку и поставил на край стола.
— Сначала рассказ, потом виски.
После следственного эксперимента он поехал прямо домой. И потому не видел, как Марта садилась в белую «Джульетту» Петерсена в переулке Осгрэнд. Дома он пообедал на скорую руку, забрал свои бумаги и поехал в университет.
— В город я ехал по Виллавейен, — сказал он.— И не хотелось, чтобы мой «мерседес» мозолил всем глаза возле университета. Переходя Валленбергсвейен, я увидел Марту, которая вышла из здания филфака. Я ее тотчас догнал.
— В котором это было часу?
— Примерно, как ты сказал, около половины десятого.
— Как она реагировала, когда увидела вас?
— Да никак. Как обычно. Мы поболтали о том о сем. Главным образом, о следственном эксперименте. Дошли до «Каролины». Марта сказала, что пойдет вниз по Дротнинггатан, а мне надо было идти по Эфре-Слотсгатан к университету. Мы попрощались. Дойдя до ограды парка, где стоит памятник Гейеру, я оглянулся. Но Марты уже не было.
— А почему вы оглянулись?
— Мне надо было перейти улицу.
— Не показалось странным, что она как в воду канула?
— Нет, не показалось. Я подумал, что она забыла что-нибудь на факультете и пошла обратно через Английский парк.
— Больше вы ничего не заметили?
— Что именно я должен был заметить?
— Ну вообще.
— Нет, ничего такого.
— По пути вы никого не встретили?
— Никого.
Я протянул ему бутылку. Больше не было никаких оснований лишать его выпивки. Он налил себе и залпом выпил.
— Вот и все. Теперь ты мне веришь?
— Я никому не верю, — ответил я. — Никому и ничему. И вообще, какое это имеет значение? Ведь раньше вы врали? Откуда я знаю, может быть, и сейчас врете.
Я говорил совершенно искренне. Мне вдруг все стало безразлично. Потому что я безумно устал. И какое мне было до всего этого дело? Никакого! Меня угораздило найти Марту Хофштедтер. И больше ничего. До того дня я двадцать два года прожил без забот и хлопот. Мне приходилось видеть трупы, но никто не умирал у меня на глазах, как умер Манфред Лундберг. Никто не умирал в аудиториях юрфака, где студенты меньше всего ожидают каких-то сюрпризов. А потом я нашел в мужском туалете задушенную женщину. Женщинам, как задушенным, так и незадушенным, подобает пребывать в дамских туалетах. И все это произошло со мной за какие-то трое суток. А ведь и меньшие потрясения никогда не проходят бесследно!
— Впрочем, может быть, и не врете, — сказал я. — Как раз около половины десятого мы с Ульрикой Бринкман проходили мимо университета. И обратили внимание, что в окнах канцелярии горел свет.
— В таком случае нам незачем больше драться, — облегченно вздохнул Хилдинг. — У меня и так уже расквашен нос.
Он приподнял носовой платок и грустно усмехнулся. Некоторое время мы сидели молча.
— Какой смысл врать прокурору и полицейским? — спросил я.
— Это могло избавить меня от многих неприятностей, — ответил он.— Мне не хотелось, чтобы они пронюхали, что я делал в четверг вечером. А кроме того, не так уж приятно быть последним, кто видел Марту Хофштедтер.