Скатерть Лидии Либединской
Шрифт:
Обида Василия была велика. Сталин и так его не очень жаловал. А тут возник повод поиздеваться над мальчишкой. Стол был накрыт, гостей ждали, и ни один не явился. «Вот как к тебе относятся твои товарищи!» — насмешливо заключил строгий отец…
Отчаянно смелый Василий, ставший летчиком, дослужившийся до генерал-лейтенанта, уцелел в войну. Погиб на фронте смертью храбрых другой ученик 167-й школы, Валентин Литовский, блестяще сыгравший Пушкина в фильме «Юность поэта», первая Лидина любовь…
И надо же такому случиться, что через многие годы, к пятидесятилетию Октября,
Когда подружилась с Лидой, когда услышала от нее о Валентине, в ужасе возопила:
— Значит, это его родители так опустились? Как такое могло произойти?
— Они — наркоманы, — каким-то чужим голосом сказала она.
О том, что театральный критик О. Литовский был гонителем Михаила Булгакова и выведен в «Мастере и Маргарите» под именем Латунского, я узнала значительно позже. С Лидой мы об этом не говорили…
…Год 1969-й. Поздняя осень. Мы большой и в то же время не столь уж большой, если учитывать взаимное тяготение, группой едем на поезде в Иваново, бывший Иваново-Вознесенск, центр российской текстильной промышленности. С нами Булат Окуджава, поэтесса Лариса Васильева, переводчица Ирина Озерова, автор популярной книги «Старая крепость» Владимир Беляев. Умеет обаять любого дружелюбный, заслуженно растиражированный Марк Лисянский. Запанибрата с молодежью держится «бессмертный лейтенант», потерявший на войне правую руку, поэт Александр Николаев. Возглавляет группу писатель и парторг МО СП Аркадий Васильев.
Мне не надо знакомиться с Либединской — я ее уже знаю. Тянусь к ней. Тем более что она — сама приветливость. Половина группы теснится в нашем купе, потому что Лида накрыла стол, т. е. вагонный столик. Он не вмещает угощения — все, принесенное ей из дома, любовно приготовлено и разложено по тарелкам-блюдечкам. От проводницы требуется только чай. На всю компанию. Тогда его подавали в стаканах с подстаканниками. Под невинное чаепитие начинается литературный «треп»: звучат реплики, антиреплики, устные новеллы. Но вот уже кто-то из наших несет и пару бутылок с вином. Развязываются языки. Становится весело. А потом запоет Булат…
Я впервые в такой поездке. Волнуюсь. У меня недавно вышла вторая книга стихов, но что читать из нее в Иванове — не знаю. Московская публика мне близка, понятна. А вот ткачихи смущают… Правда, общение с опекавшим меня одно время Булатом, обволакивающая аура его песен, симпатия со стороны ровесницы Ларисы Васильевой, дружескими подколками с однокашницей Ириной Озеровой немного успокоили меня. Но первый был слишком знаменит. Вторая — едва знакома. С третьей и раньше отношения не складывались. Я обвела глазами своих спутников. Лида Либединская! Вот кому можно довериться. Вот с кем я поговорю при первом удобном случае…
Лидия Борисовна мигом откликнулась. Зря я волнуюсь. Держаться мне надо раскованно, никому не угождать. Она знает мои стихи. Они жизненные, доходчивые, близки любой аудитории. «Вот увидишь, — говорила она мне, — попадешь в обойму выступающих, и мы с тобой объедем всю страну. Знаешь, как это здорово? Слушатели у нас чудесные…» И ямочки на ее щеках сулили мне дружбу, сочувствие и нескончаемую радость от наших встреч в будущем…
Неприятное ЧП произошло в Палехе — эстетическом центре Ивановской области. Золото и чернь, киноварь и растертые желтки, палитра всех цветов и оттенков уводили из довольно темных и бедных производственных помещений в страну русской сказки. Лакированные палехские шкатулки, всегда с оригинальным рисунком, крупные и помельче броши, разделочные доски и карандашницы, всевозможная кухонная утварь востребованы во всем мире. Можно было тут же приобрести что-то на память. Мне показалось: дорого. Пройдет немного времени — и цены на «экспортный товар» вырастут во много раз… Пока я по-гамлетовски размышляла, купить или не купить, мимо меня быстрым шагом прошла Лида. Я огляделась. Все приехавшие с нами были на месте, только Булата не было…
Потом узнаю: в газете, возможно, областной, теперь уже не вспомнить, были напечатаны стихи местного пиита с грубым выпадом против Булата. Что-то вроде того: «Унылый голос Окуджавы / Несет растление в народ». За каждое слово не ручаюсь — не классика, могла и запамятовать, но смысл был именно такой… Какая низость! Булата любили. Его песни, долгое время полузапрещенные, с начала шестидесятых пела вся, без преувеличения, страна. Уже потом наша хромавшая на обе ноги культурная пропаганда, с ее неповоротливыми правофланговыми, стала пользоваться его «песенками» как наживкой. И оказалось, что они «про все»: про любовь, про дружбу, про патриотизм, про мир. И несут людям исключительно добро, а не «растление». Именно участие Окуджавы обеспечивало нам полные залы в той же Ивановской области. Но зависть — алчный зверь. Уверена — не идеологические мотивы двигали оскорбителем, а вот это бессмертное чувство. «Человек может быть счастлив, если у него нет трех свойств: жадности, ревности и зависти», — говорила Лида… Прямо от палехских красот она побежала утешать расстроенного Булата. Неужели он, умнейший из умных, не понимал механизма мелкой мести? Понимал, конечно. Но было просто противно. И ему, и нам.
Зато на вечере в Текстильном институте он повел себя как совершенно свободный человек. Для него аудитория припасла особенно трудные вопросы. Не думаю, что ивановские студенты хотели посадить его в лужу и насладиться его растерянностью. Они хотели знать правду. А кто, как не Булат, годился на роль авторитетного ответчика? В тот вечер его спросили, как он относится к исключению Солженицына из членов Союза писателей. Новость была свежая, не замусоленная средствами массовой информации. Он ответил, не задумываясь: отношусь резко отрицательно. Солженицын — большой писатель, в расцвете творческих сил, его исключение — ошибка… А как он относится к поступку Анатолия Кузнецова? Напомню, что автор романа «Продолжение легенды» и других молодежно-оптимистических произведений остался тогда в Англии, стал невозвращенцем. Булат не стал его оправдывать. Дословно помню его аргументацию: Кузнецов говорит, что ему здесь трудно; не одному ему трудно, но талантливые люди работают, пишут то, что считают нужным, не бегут от трудностей…
Заядлым свободолюбцам, возможно, не понять «половинчатости» его ответов. Дело не только и не столько в том, что все это происходило в 1969 году. Булат говорил, как думал, как считал. И Лида, и я разделяли его позицию…
Поездка в Иваново навсегда сблизила нас. Лидино предсказание, что мы с ней объедем всю страну, что «ангел путешествий» нас не покинет, оказалось пророческим. Много позднее, в один из ее творческих вечеров или дней рождения, которые она умела праздновать как никто, широко, с размахом, с материнским вниманием к каждому приглашенному, я написала ей стихи-посвящение, где перечислены некоторые наши совместные маршруты:
Дорогая Лида! Нет такого вида На земле, родной и неродной, Где бы твой прекрасный Лик лучисто-ясный Не вставал, как солнце, Надо мной. В пасмурном Тольятти Был он очень кстати, Грузия жила теплом твоим, Грелась в нем Карижа И, от солнца рыжий, Щурился: «Приди же!» — Иерусалим.