Сказ о том, как Манилло в переплёт попал

Глава I

– Манилло! Маленький проказник. Манилло! Домой!

Бабушкин зычный голос рокотал так, что с некоторых веток осыпался снег. Манилло не хотелось уходить от толстого стеклышка, заменявшего муравейнику стену, которое он туда вставил еще летом. Но речи о задержке быть не могло: Бабуля всегда умела быть убедительной, а спорить с ней было не самым разумным решением. Нет, Манилло любил ее, но при мысли о непослушании все внутри мальчугана переворачивалось и старалось забиться в самые незаметные уголки, коих в нем было довольно мало.

Бросив последний взгляд на зимнюю жизнь муравьев, мальчуган присыпал стекло снегом, чтобы муравейник не выморозило

за ночь, и побежал домой. Бежал он с закрытыми глазами, доверяя ногам и тропе под ними. Наблюдая за муравьями, Манилло узнал, что у этих маленьких существ есть свой строгий распорядок дня. У них были свои вечерние и утренние обряды, а у Манилло с Бабулей – свои. Закрыв глаза, мальчик с точностью до маленьких деталей видел, что будет происходить дома. Белый, снежной чистоты фартук Бабули буквально хрустит на сгибах, пока она накрывает на стол. Манилло аккуратно закрывает за собой дверь на чугунную задвижку и едва дышит, подсматривая за Бабулей. Не оборачиваясь, она спокойно говорит, что перед ужином следует мыть руки, и тихонько улыбается себе под нос. Этот трюк в который раз восхищает мальчугана. Он послушно моет руки и идет к столу. Свежее масло, подкопченный сыр, мед, душистый хлеб и, конечно же, чай с морошкой. Какой вечерний обряд без чая с морошкой? Потом они с Бабулей садятся за стол, она с такой же спокойной улыбкой спрашивает, как дела у муравьев, а Манилло с набитым ртом начинает рассказывать про их медленные зимние танцы под стеклом, на что Бабуля отвечает укоризненным взглядом. «Сначала прожуй, мой дорогой, потом говори».

Манилло улыбается, всё так же не открывая глаз. Все будет именно так, это обряд, это должно произойти. Вот мальчик минул последний поворот, под каблуками застучали тщательно выметенные камни дорожки к двери. Пять, шесть, десять, семнадцать шагов, потопать ногами, ведь Бабуля не любит снег дома. Дверная ручка черного чугуна холодит руку. Медленно, медленно и тихо. Теперь задвижка. Поворот и робкий взгляд в столовую.

– Перед ужином следует помыть руки, молодой человек.

– Хорошо, Бабуля.

***

… Почему Манилло так любил закрывать глаза, не знали ни Бабуля, ни он сам, но даже если бы узнали, это ничего не изменило. Вот и сейчас мальчуган лежал в своей кровати на свежем белье, слегка поглаживая волны белой ткани под руками. Почти как бабушкин фартук, и, всё-таки, нежнее, словно простыня знала, что её задача – помочь уснуть одному любознательному мальчику, и потому смягчала свой нрав.

– Не спишь?

Манилло промолчал, как того и требовал обряд. Бабуля, выполняя свою половину ритуала, прошла по комнате, расставляя ватагу игрушек в одной ей ведомом порядке.

– Ну, раз уж ты спишь, тогда я расскажу одну историю, хм, скажем, вот этой плюшевой ламе.

– Энрике.

– … ламе по имени Энрике. Только слушай внимательно, дорогой Энрике, история того стоит.

– …

– Раз уж ты спрашиваешь, то скажу. История про Крампуса.

***

«Случилось это давным-давно, как и полагается хорошей истории. В те времена, когда Николас еще не пришел к нам, а старый порядок не отжил своё. Еще можно было найти под мостом пару захудалых троллей, садовые гномы не отлынивали от работы, просиживая сиднем день-деньской, а делали вид, что хоть как-то помогали по дому. Дети ходили между сёлами, распевая рождественские гимны. И Крампус вел свои дела среди нас. Не проходило года, чтобы он не уходил с полным мешком детишек. Считалось, что этим детям не везет настолько, что они попадают прямиком на рождественский стол семьи Крампуса, кто в запеченном виде, кто в кляре. Другие говорили, что это всё враки, никого не едят, но и назад не отпускают: после мешка дети не помнят, кто они и откуда, и не знают дороги назад. Каждый верил, кто во что горазд.

Тот год не был исключением, и Крампус не мог обделить вниманием две деревушки у подножья северных гор. Жители деревень не сказать, что не верили в него, просто как-то перестали бояться. Ему такое положение вещей, разумеется, не нравилось, и он решил напомнить о себе в этом году. По старой традиции, дети из одной деревни шли навстречу детям из другой, а на середине пути, возле старого камня, происходила ежегодная снежная битва. Проигравших не было, в конце все весело пели гимны, ели яблоки в карамели и возвращались к своим семьям на праздничный ужин. Некоторые с небольшими синяками, но это мелочи: какая снежная битва без пары-другой шишек. Взрослые, конечно, потом мерились, у кого из детишек больше синяков, и сами подводили итоги, но на то они и взрослые, чтобы всё подсчитывать и стараться перещеголять соседа.

Крампус решил, что устроить засаду у камня будет самой лучшей идеей. И место древнее, и камень ему знаком – сам когда-то его ставил. Сказано – сделано. Еще затемно, накануне ночи колядок, он облюбовал старую медвежью берлогу для лежбища, куда притащил свой мешок и сверток одеял, чтобы не мерзнуть в засаде. Но, видимо, слишком удобно ему стало, слишком мягкими были одеяла, словом, сморило рогатого. А когда он проснулся, снаружи, над ним, уже кипела баталия. Воины обходили противника с флангов, забрасывая их градом снежных снарядов, трубили маленькие охотничьи рожки. Всё было серьезней некуда. С перепугу ли, от жадности ли, Крампус и решил, что пора выскакивать да хватать, кого сможет. С ревом, поднимая снежные облака до верхушек деревьев, он выскочил из своего убежища и ринулся на детей. Да вот не рассчитал он расстояния, и все бросились наутёк, только одна маленькая девочка осталась стоять и смотреть на дивного зверя-человека с рогами. Крампус, озадаченный таким поведением, медленно подошел к девочке.

– Отчего ты не бежишь, дитя? – скрипуче затрещал он.

– От чего мне бежать? Ты красивый и совсем не страшный.

– Я? Ты ошибаешься, дитя.

– Не знаю, может быть, – пожала девочка плечами, – Можно тебя погладить?

Крампус был смущен. Такого с ним не случалось никогда, и почему-то он очень сожалел об этом. Внезапно ему захотелось, чтобы маленькие руки девочки прошлись по его шкуре.

– Хорошо дитя. Если ты не боишься.

– Вовсе я тебя не боюсь. Ты же хороший.

С этими словами она подошла к нему, а Крампус лёг прямо на снег, чтобы девочке было легче его гладить. Они потеряли счет времени. Она – потому что никогда не видела такого красивого, да еще и говорящего зверя, он – потому что никогда не встречал такое теплое сердце. И, когда из-за холмов по сторонам от камня стали раздаваться крики селян, Крампус и девочка не сразу заметили их. А когда заметили, было уже слишком поздно для них обоих».

***

– Бабуля, что случилось с Крампусом?

Это было страшным нарушением обряда, история перед сном рассказывалась в тишине, но Манилло не мог ничего поделать. Что-то в истории, да и голосе Бабули, взволновало его настолько, что под конец мальчик даже открыл глаза.

– Ничего, с ними ничего не случилось.

– Но, Ба!

– Манилло. Тебе пора спать.

Тон не оставлял сомнений: если Манилло не прекратит расспросы, ему не сдобровать. Обиженно засопев, он отвернулся к стенке, с головой укутавшись в одеяло. Бабуля смотрела на него еще несколько мгновений, затем пошла к дверям его комнаты. На самом пороге она замерла в полушаге, опустив голову, чего с ней не случалось никогда. Манилло перестал дышать оттого, что весь вечерний распорядок летит в тартарары. И от напряжения такого сильного, что волоски на мехе ламы приподнимались сами собой.