Сказание о Маман-бие
Шрифт:
— А не будет ли это изменой Маману? — спросил Бекмурат.
Джигиты дрогнули, будто кто окатил их холодной водой, и словно спросонья, недоуменно переглядывались. Турекул растерялся, а Шамурат, и глазом не моргнув, продолжал объяснять, что вот Кейлимжай и Бек-темир поняли теперь, что они — кунградцы, честь им и хвала! А Бекмурата от имени Турекула приказал бить плетью за то, что посмел марать честь кунграда.
— Бей! — взвизгнул Турекул, распаляясь.
Никто не двинулся с места, и сгоряча он сам бросился хлестать парня. Свист плети нарушил тягостное молчание.
— Клянемся, — молвил Шамурат, — что отрежем язык каждому, кто посмеет болтать о нашей тайне.
Турекул послушно повторил клятву Шамурата, за ним — кто добром, кто силком — поклялись и все остальные.
Маман-бий с Аманлыком вернулись через неделю. Маман сразу же заметил, что в войске его разброд. Кунградские парни на зов вожака собрались неохотно, медленно рассаживались в круг. Не подавая виду, что подозревает что-то неладное, Маман рассказал, зачем ездил в Жанакент и с какими намерениями оттуда вернулся. Но не успел он договорить свое слово, как Шамурат-бий съязвил:
— Вот еще напасть на наши головы — врагу помогать! Пускай казахи режут друг друга, нам-то что?!
Маман-бий укоризненно покачал головой. Джигиты оживленно задвигались.
Что нам, жить, что ли, надоело — Малый жуз пойдем защищать! — со злостью выкрикнул Кейлимжай.
Не ожидавший от сироты такой прыти, Шамурат подтолкнул в бок сидящего рядом Турекула, — пора брать почин в свои руки!
— Не пойдем, Маман, за казахов воевать, сам иди! — заорал Турекул, вскочив на ноги. — Эй, джигиты кунграда, вставайте!
Все притихли, никто не шелохнулся. Тогда решительно встал Шамурат-бий, за ним, то тут, то там, поодиночке начали неохотно подниматься кунградцы.
— А ты что, ты что сидишь? — вопил Турекул, поочередно тыкая пальцем в сидящих. — Ты не кунградец, что ли? — И парни один за другим вставали.
— Вот, Маман-бий, были вы зорким вожаком, а теперь, видно, угас факел вашего духа! — злорадно молвил Шамурат-бий. — Трудненько вам будет внушать людям, будто белое стало черным, а черное — белым!
Бунтовщики осмелели.
— Вы изменник, Маман, предатель! — выкрикнул чей-то звонкий голос, и Мамана охватило тяжкое подозрение: недаром, видно, молвил Рыскул-бий: «Лишь бы джигиты тебе не перечили…»- знал все наперед…
— Эх, одряхлел старый наш тигр! — вырвалось у него с отчаянием. Тот, кто понял, кого упрекает Маман, промолчал, кто не понял, тому и дела ни до чего не было.
— А ну, Турекул, скажи: ты-то любишь свой народ? — молвил Маман, вставая.
— Я свой народ люблю, а не твоих ябинцев!
— Вот ты и есть предатель народа!
Ты за него не цепляйся! Не оправдаешься, — спесиво вступился Шамурат-бий. — Уйди прочь с дороги!
— Джигиты! Вы забыли верное слово русского друга Бородина: тот, кто истинно любит свой народ, полюбит и все народы!
— Руса своего Бородина веди к себе домой! Нам его и даром не надо! — снова подал голос Турекул.
Не ожидавшие, что Турекул так разойдется, джигиты молча слушали спор; только Шамурат, стоя рядом, шепотом поддерживал своего выученика: «Правильно говоришь, верно». А Маман и не думал оправдываться.
— А ну, довольно разговоров! Пора за дело браться! Турекул, джигиты, прекратить пререкания! Проверьте оружие: дула ружей, сабли, концы плеток! — скомандовал Маман.
Привычный приказ вожака отрезвил парней, и они приступили к делу: заглядывали в дула ружей, запыленные стволы протирали полами халатов. Вслед за всеми и Турекул провел раз-другой рукавом по стволу ружья.
Беспрекословное выполнение приказа вселило в Мамана надежду, что все еще обойдется, и он весело спросил:
— Ну, что вы на своих ружьях заметили?
— Ничего! — отрезал Турекул.
— Плохо, значит, смотрели. Еще раз поглядите — увидите на них сильную руку Кузьмы Бородина!
Одни поняли его и молчали, другие — в недоумении пожимали плечами.
— А теперь скажите, — продолжал Маман, — почему мы не хотим защищать друзей нашего друга?
— Эй, Маман-бий, не мути народ! — злобно выкрикнул Турекул и, вскинув ружье на плечо, попятился, не спуская глаз с Мамана. — Ну, кунградские джигиты, по коням! Кончилось мое терпенье! Сорвемся с привязи рода ябы! — И, видя, что парни по одному выходят из строя, еще пуще распалился: — А ты, Маман-бий, коли ты герой, выходи на бой! Потягаемся, кому быть главным: кунграду или ябы?
Сев на коней, джигиты разъезжались на две стороны. Надежда Мамана на прекращение родовой вражды рухнула. Джигиты, оставшиеся с ним, стояли растерянные.
— Эй, бий наш, если хочешь честь сохранить, отвечай Турекулу! — крикнул кто-то из толпы.
Кровь бросилась в голову Маману, он с места прянул в седло:
— Стой, Турекул!
— Остановись, стой на своем, тигренок кунграда! — сказал Шамурат-бий.
Турекул, рванув повод, круто повернул коня и, вскинув ружье, прицелился в голову Мамана. В тот же миг, спасаясь от неминуемой гибели, Маман метнул копье, чтобы сбить прицел. Выстрел грянул в небо, а Турекул навзничь рухнул наземь и остался лежать недвижимо. Маман до крови прикусил губы, спрыгнул с коня и только хотел схватиться за древко, чтобы выдернуть копье, Турекул, пригвожденный к земле, пронзительно завыл, судорожно извиваясь.
— А ну все назад! — тихо молвил Маман, и, напуганные неистовым гневом бия, джигиты попятились, тесня и толкая друг друга. Шамурат-бий, дрожа от страха, затаился за спинами парней. Маман, как борец на арене, засучил рукава:- Кто еще за Турекула? Выходи!
Никто не вышел из круга. Нагнувшись над Туреку-лом, бьющимся как рыба на песке, Маман заглянул ему в лицо. Растрескавшиеся губы павшего помертвели — жизнь покидала его. Тогда Маман, ухватившись обеими руками за древко, с силой дернул копье. Потоком хлынула кровь. Турекул вздрогнул и затих. Струйки холодного пота заливали лицо Мамана. Он поднял тело Турекула с земли и на руках, как ребенка, понес к своему коню.