Сказание о Маман-бие
Шрифт:
И тут из-за холма вылетел новый всадник на широкогрудом темногривом жеребце — обеспокоенный задержкой парламентеров сам Жанибек-тархан. Не доезжая двадцати шагов, он подозвал к себе гонцов и, вынув из торбы присланную с нарочным голову Абулхаира, медленно поднял ее вверх на копье.
— Ну как, красиво? Полюбуйтесь! — молвил он хвастливо.
— Не спеши на тот свет, Жанибек-тархан! И собственной твоей голове в торбу попасть недолго! — отрезал Маман.
— Маман-бий за всех за нас троих ответил, — отрезал Айгара-бий, и Седет-керей подтвердил:
— Истинно так!
— Не будь я сын своего отца, если всем вам головы не сниму! — в бешенстве крикнул Жанибек и круто повернул коня вспять, за ним поскакали и его нукеры.
Через малое время тархан вернулся с несметной воинской силой, грозовой тучей обложила она защитников Малого жуза. Но и разоренные Бараком жители казахских аулов, потерявшие все, кроме чести, ощетинились против врага: от мала до велика вышли на поле боя. Жестокая битва вспыхнула вновь. В сече враги не щадили друг друга, бились и днем и ночью. То те, то другие брали верх, — и те, и другие несли великий урон.
И даже когда многочисленные крепкие отряды султана Барака начинали теснить противника, люди гибли, но не сдавались. Хотя и потерявший половину своих земель, Малый жуз продолжал держаться, и воины подняли на белой кошме сына Абулхаира Нуралы. Над захваченными же Средним жузом аулами Барак поставил своего хана — Ералы из рода шекти. Война прекратилась. В Малом жузе возникло два ханства.
Едва выйдя из последней битвы, не успев снять боевых доспехов, Айгара-бий, Седет-керей и Маман прибыли в ханскую ставку поздравить с избранием нового хана Нуралы, и Маман-бий напомнил молодому правителю обещание его отца Абулхаира вернуть каракалпакам «бумагу великой надежды».
— Каждый хан властвует в свое время, — спесиво процедил Нуралы. — Мое начинается только теперь. Я никому еще ничего не обещал.
Маман-бий в гневе закусил собственный палец, выплюнул ноготь вместе с кровью и сам того не заметил. Один Аманлык понял, что творилось в душе друга. «Бедный Маман, только сейчас понял ты, как жестоко ошибся, доверившись Абулхаиру: один ты остался в ответе за напрасно загубленные жизни. Придешь к народу с пустыми руками, без «бумаги великой надежды», за которую джигиты твои полегли… Ох, тяжко тебе будет, тяжко!»
И вправду, — только вернулись они после ханского приема к своим джигитам, вспыхнул раздор. Посыпались упреки, иные показывали спину Маману. Грозились уйти. А Маман просил, уговаривал, бранился.
Что же мы — черви слепые, точить печенку человеку, крови своей для нас не пожалевшему! Ну, послушаем давайте, что старшие скажут, потерпим еще малость! — крикнул Аманлык.
Айгара-бий и Седет-керей низко кланялись нукерам.
— Наша вина, простите, джигиты. Не знали мы, что заднее колесо пойдет по следу переднего. За вашу службу Малому жузу аллах воздаст вам сторицей. Коли умрем — общая у нас с вами будет могила, живы будем — общий кров и достаток. Не сумели мы вернуть вам «бумагу великой надежды», но головы свои готовы за вас положить. На том прощения просим! — сказал Айгара.
Слова почтенного бия тронули сердца джигитов, и, переглянувшись, перебросившись словом между собой, дружно сказали они:
— Прощаем.
— Никогда народ наш не забудет, что благодаря помощи вашей половина Малого жуза цела осталась. Еще поднимемся мы, встанем рядом, будем опорой друг другу, — добавил Айгара-бий.
Доброе слово — душе отрада. Парни повеселели, гордые тем, что ратный труд их удостоен благодарности знаменитого бия.
Маман, замотав белым платком укушенный палец, молча слушал старших, — теперь он выступил вперед.
— Что там ни говори, отец мой, а время сейчас лихое, оружие складывать рано! — сказал он упрямо.
— Да кто же теперь-то нам угрожает? По чьей вине без конца воюем? — не вытерпел Седет-керей.
— По божьей воле, — прервал его Айгара-бий, не всем поровну раздал он благодать милосердия и доброты.
— А куда же бог смотрел? Это ведь несправедливо! — задорно выкрикнул какой-то джигит из толпы.
— А туда же и смотрел — ведь он бог, — отрезал Кейлимжай. — Был бы он справедливый — не был бы богом!
— Хорошо, джигиты, какой прок от долгих споров? Разойдемся, — прервал Айгара-бий. — А если хан Нура-лы по стопам отца своего пойдет, обманывать нас будет, мы терпеть не станем, покажем, что и мы люди!
— Да еще как покажем! — поддержал его Седет-керей.
На том и расстались. Айгара-бий с Седет-кереем, с джигитами отъехали к своим аулам. Маман-бий хотя и был в великой досаде на хана Нуралы, но глаза его светились нескрываемой радостью: его джигиты, малым числом, выстояли перед сильным врагом.
— Джигиты мои, вы сделали великое дело: утерли мы с вами нос Жанибек-тархану, век будет помнить! А теперь перед нами цель потруднее: разбить легко, а собрать трудно. Должны мы с вами собрать воедино каракалпаков, что разбрелись неведомо куда.
Джигиты дружно поддержали Мамана. Даже угрюмый замкнутый Шамурат-бий пробормотал: «Ладно».
Тщеславие — враг человека. Ради него Абулхаир-хан да Барак-султан сколько людей загубили! Барак сколько крови пролил, а и сам остался гол, как ощипанная курица. Пока-то он перьями обрастет да за прежнее возьмется, много воды утечет. Теперь долго будет ему не до драки. А еще и весна на носу — надо сеять!
Собрав старших и младших биев, всех, кто остался еще в живых, привел их Маман-бий в дом старика Рыскула. Тут же вспыхнули было обычные шумные, бестолковые споры, но они тут же и угасли. Люди пот нимали, что речь пойдет о завтрашнем дне народа.
Маман сразу заговорил о главном: собрать воедино все разбросанные бедствиями каракалпакские аулы. Выслушали мнение каждого бия, никто ему в том не перечил. Если иной из них и затаил про себя недовольство, но высказать его вслух не решился. Тут же выделили конные отряды, во главе которых встали именитые бии. Съездить к каракалпакам Хорезма взял на себя Рыскул-бий, а в помощь себе попросил молодого Гаипа — сына знаменитого Алифа Куланбая, по прозвищу Карабогатырь. В Бухару решили отправить людей во главе с бием Есимом, к Верхним Каракалпакам, во владения джунгар, вызвался поехать Хелует-тархан. А главным бием поставили Мамана.