Сказание о Маман-бие
Шрифт:
Внезапно Акбидай, которая давно уже отказывала себе в пище ради сына, запнулась, упала, и ее тут же вырвало кровью. Аманлык поднял ее и, обняв обеими руками, упрямо повел дальше.
Все трое прошли мимо байской кочевки, продолжая двигаться вперед и вперед, хотя знали, что могут внезапно остановиться, как перекати-поле, застрявшее в сухом бурьяне.
Чуть в стороне от дороги Акбидай увидела трех сидящих, скрестив ноги, мужчин. Они ели хлеб. Сглотнув слюну, она тихонько шепнула мужу:
— Остановись, мой бек… Отдохни!
Аманлык сел. И Жаксылык сел рядом с матерью. Они старались не глядеть на этих людей, которые медленно жевали. Увидев, что, глотнув снега вместо воды, мужчины выходят на дорогу, Акбидай протянула руку мужу:
— И мы давай встанем, бек мой! Вместе с ними.
— Нам за ними не угнаться, голубка!..
— Ну… а вдруг… вдруг кто-нибудь из них обронит кусочек…
Руки опустились у Аманлыка. Соленая слеза выкатилась из глаза и застыла на щеке… Едва пересиливая себя, он, увязая в снегу, бросился к песчаному холмику, маячившему в степи, руками разгреб сугроб у его подножия. Вместе с Жаксылыком они нарвали охапку сухого камыша, расстелили в затишке и уложили Акбидай. Потом наломали веток джангиля и связали над нею шалаш. Они даже развели маленький костерок внутри и поставили на огонь закопченный котелок, набитый снегом. Почувствовав слабое веяние тепла, ослабевшая и замерзшая Акбидай слегка шевельнула губами: «Суп…»
— Где суп?
Аманлык, еле волоча ноги, вылез из укрытия и увидел в нескольких шагах от себя — руку протянуть — беленького зайчика, который смотрел на него, приподняв длинное ухо. Но не успел Аманлык подумать: «Вот бы тебя…», как заяц вскочил и затерялся в снежной белизне… Аманлык махнул рукой и зашагал по дороге назад, к байскому стойбищу, мимо которого они проходили утром. К ночи он вернулся с куском мяса величиной с кулак.
Акбидай спала, Жаксылык поддерживал огонек. Аманлык положил мясо в котелок и присел у изголовья Акбидай, потихоньку гладя ее шелковые волосы, в которых теперь все гуще проступала седина.
Утром он вывел сына на дорогу и, подтолкнув к беспрерывно текущему по ней людскому потоку, шепнул:
— Проси!
Потом вернулся в шалаш и разогрел для Акбидай оставшийся суп.
— Любимый мой, не задерживайтесь здесь с сыном из-за меня… — с трудом простонала Акбидай. — Мне уже не встать, нет… Идите, идите с сыном, а то и вы поляжете в этих песках.
— Ну что ты, голубка моя! Поправишься, мы и пойдем! Теперь уже недалеко…
— Теперь уже недалеко… — тихонько пробормотала Акбидай в забытьи. Аманлык вышел на дорогу.
Потеплело. Мимо прошел человек, ведя на веревке корову. Аманлыку было приятно глядеть, как она шла, неся тяжелое вымя, полное молока. «Будет у народа — и нам в рот попадет».
Среди попрошаек он увидел и Жаксылыка. Сын показался ему крупнее, сильнее, сообразительней других. Но он не лез вперед, не толкался. Вспомнилась Аман-лыку его нищая юность, и снова слезы навернулись на глаза.
— Ой, аллах, когда же смилостивишься ты над рабами своими?!
Вдали показались путники на двух верблюдах. Между горбов сидят женщины и дети. Хозяин едет на осле, держит верблюда в поводу, позади кочевки идет около десятка коров. Мальчишки оживились:
— Эй, куда лезешь! Стой! Ишь проныра!
Они кричали, оттаскивая друг друга назад, толкались, совали кулаки, сквернословили.
— Не драться, тихо! — крикнул Аманлык.
— А ты не суйся! — отрезал чумазый босой парнишка с посиневшими от холода ногами. — Сам хочешь все захапать?!
Аманлык ничего не ответил, молча придержал за плечи сына и встал вместе с ним позади нищих.
— Счастливого пути, господин! — загомонили ребята, кидаясь к человеку на осле. — Живите долго! Пусть вашим деткам не придется по миру ходить, как мы ходим!
Байский сынок, качаясь на верблюде, грыз огромную баранью кость. Балуясь, он вдруг кинул ее в самую гущу бегущих за верблюдом мальчишек. Голодные ринулись за ней, как грызущиеся собаки, лезли друг на друга и вскоре слились в барахтающийся грязный ком.
— Эй, старик! А ты почему не спускаешь свою собачонку? — глумливо крикнул бай со своего ишака. — Не видишь, что ли, что твой щенок другим не чета, захочет — у всех отнимет! Пускай! Чего там? Жизнь-то дороже совести!
Первый раз услышал Аманлык слово «старик», обращенное к нему самому. Но ему теперь было все равно, как его ни назови.
— Если вы-то сами совестливый человек, помогите! Жена моя с голоду помирает!
Бай приостановил осла.
— А сына продашь?
Аманлык молча смотрел на него, не понимая.
— Да ты пойми, чудак! Денек-другой — и сын твой ноги протянет. Ведь я потому и хочу купить мальчишку, что вы оба не бросились за костью. Значит, думаю, доброй породы щенок. — И бай, продолжая говорить, тронулся в путь, кочевка, не спеша, удалялась, Аманлык с сыном, растерянные, смотрели вслед.
— Ты знаешь их, отец? — быстро спросил Жаксылык.
Аманлык молча покачал головой: нет.
— Ну, так продайте меня им. Пусть дадут еды маме, пусть она живет! — Аманлык, подавленный, молчал, рыдания подступили к горлу. Жаксылык сорвал с головы шапчонку и что есть мочи закричал вслед баю: — Благодетель! Остановитесь!
Бай остановился. Остановились и верблюды.
— Отец, бегите скорей за ним! Упустите случай — мама с голоду пропадет! — твердил Жаксылык. Аман-лык, обливаясь слезами, пустился за баем.
— Ну вот, взялся за ум, — хохотнул тот. — Жена поправится, а ребенок — дело наживное, другого родите. Ты-то ведь молодой еще, оказывается! Сколько просишь за сына? — Аманлык молчал. — Не пробовал продавать детей? Ну, так вон того бугая, — бай качнул жирным подбородком в сторону долговязого юнца, который гнал хозяйских коров, — того бугая купил я за баранью ногу да полмеры проса. А твой парень, видать, ему не чета — умный, терпеливый, за него полбарана да меру проса дам.
За все сокровища мира не отдал бы Аманлык сына. Но если начать сейчас раздумывать, торговаться, бай возьмет да уедет: ведь любой из сирот бегом побежит за ним, лишь бы остаться в живых. А будут они все трое сидеть в шалаше вместе, все и погибнут. Пусть хоть зеница ока родителей — Жаксылык — остается в живых. Поправится мать, — догонят…
— Согласен, — заикаясь, молвил Аманлык. — Дайте, что обещали. Только скажите, пожалуйста, как вас звать?
— Не-ет, — протянул бай. — Имени своего я тебе не скажу. И условие мое такое: продал парня — и все, и больше он тебе не сын, и искать его ты не будешь… А не хочешь, как хочешь…