Сказание о Маман-бие
Шрифт:
И снова начались споры между родами. Шамурат-бий осмелел, горой вставал за честь Есенгельды перед джигитами, до небес превознося его «истинную заботу» о славном роде кунград. Вы, дескать, Мамана не слушайте, — ему вашей крови не жалко!
На бахче невезучего и дыня получается пестрой. Не успели люди посудачить о новых разногласиях между собой, как у ворот Жанакента объявился враг. На рассвете Жанибек-тархан со всех сторон обложил город. Опять настали черные дни. Пока бии поспешно готовили войско к отпору, Шамурат-бий тихонько выбрался из Жанакента и принялся снаряжать свой аул к откочевке. Рыскул-бий не стерпел такого
Сам Маман-бий накрепко прикрутил предателя к воротам осажденного Жанакента. Весь народ поднялся на врага, Рыскул-бий, под развернутым знаменем, сам встал во главе войска и вывел его из города навстречу врагу.
— Эй, Жанибек-тархан! — кричал старик со своего огромного боевого коня. — Не будь трусом, выезжай, поговорим!
Враг безмолвствовал. Неподвижно стоящий впереди войска на своем широкогрудом жеребце Жанибек-тархан не ответил ни слова. Готовясь к поединку, старец давал последние наставления Маману:
— Если проиграешь битву, сын мой Маман, не сочти за унижение спрятаться в кусты, веди народ в Хорезм по следу Есенгельды. Другого выхода нет. Надо почки сохранять, а листья потом развернутся. Когда объединишь весь народ каракалпакский, присоединяйся к русским. Мы от русских худа не видали. Русское ружье вывело нас из ханского плена. Помни: тот чабан мудр и хорош, кто умеет защитить овец от волка. В наше время мудрым быть тяжело, будь хоть хорошим. Сколько бы бед ни свалилось на твою голову, не разрывай союз живых, соединяй народ свой с русским.
А я… иной раз мертвый приносит больше пользы, чем живой. Родные и близкие мои уронили себя в глазах кунграда, а может быть, и моя цена уже не велика. Одно знаю: если умру, многие обо мне пожалеют и весь кунград пойдет за гробом. Коли паду в битве, пошли Гаип-батыра с вестью: «Умер Рыскул-бий!»- сам увидишь…
С этими словами он послал своего старого гнедого вперед, а Жанибек-тархан, стоящий рядом с Отетлеу-тарханом, во главе своего тысячного войска, глумливо крикнул:
— Эй, старый баран! Если сам отрежешь и принесешь нам голову своего Мамана, мы тебя, так и быть, помилуем
Рыскул-бий вздрогнул от оскорбления и, не сбавляя хода гнедого, метнул боевое копье. Прицел был точным, один из двух всадников упал, но это был Отетлеу-тар-хан. Жанибек с гиком бросился вперед и на скаку своего тяжелого темногривого коня снял Рыскул-бия с седла.
Бой закипел…
Маман-бий уже давно отправил Аманлыка поднимать аулы ктай, кенегес, жалаир. Маман крикнул Гаип-батыру:
— Скачи к кунградцам!
Вихрем мелькнуло круглое темное лицо Гаипа, морда его коня с прижатыми острыми ушами.
На третий день поднялись все черные шапки. Приехала Шарипа во главе ктайцев… Как и сказал Рыскул-бий, весь кунград — будто теперь только познал цену своему великому бию — от мала до велика вышел на кровавую тризну по нем. У кого соил, у кого топор, у кого лопата… каждый куст колол глаза врагу.
Не выдержав и недели, Жанибек снял осаду и отступил. Тогда только спустили с привязи презренного Шамурата…
Есть два рода победы: победа случая и победа силы. Маман-бий считал свою — победой случая. Он твердо усвоил, что малая сила над большой надолго верх не берет, в любое
— Нет! Ехать-ехать!.. А что, если он уедет, а враги тут же и нападут? Нет, нельзя уезжать, невозможно!
Пока Маман ходил погруженный в свои бесконечные путаные, липкие, как паутина, мысли, вернулось посольство Хелует-тархана. Джунгарские каракалпаки просят их не тревожить и разговоров о воссоединении больше не заводить. Они живут под джунгарами уже тридцать лет, привыкли, и нравы их и обычаи переменились, многое восприняли они от джунгар, даже языки у них перемешались. А потому просили старейшины: забудьте нас и оставьте в покое.
Это была убийственная весть, и Маману осталось только скрепя сердце примириться с обидой, — не дай бог, и хивинские да бухарские каракалпаки пойдут по той же дорожке. Надо всеми силами дружбу с ними крепить. Хотя и отделяли их от сородичей немереные версты пустыни, стали чаще посылать к ним людей, и оттуда начали приходить конные отряды, помогать бороться с обидчиками. Даже с берегов Жанадарьи приезжали джигиты и грудью вставали на защиту собратьев.
Казахские роды Айгара-бия, Седет-керея, все адаи и алим не жалели ни крови, ни скота, когда надо было помочь ослабевшим соседям.
Но это не успокаивало Маман-бия. Шумная, пестрая в своем однообразии жизнь истощала его душевные силы. Он не мог спокойно ждать вражеского налета в надежде на помощь русской царицы и не смел никуда отъехать в опасении, что не только оставшаяся часть народа разбредется по белу свету, но и самое слово «каракалпак» забудется, навсегда исчезнет. И все же он продолжал верить в помощь царицы, с волнением искал встречи с любым русским торговым человеком или беглецом, которые идут с караванами на восток через каракалпакские земли. И однажды проезжий русский купец обронил слово о том, что где-то на Западе идет война между Пруссией и Россией.
Эта весть с одной стороны даже обрадовала Мамана: значит, правильны были его мысли, что обещанная помощь каракалпакам не приходит только из-за великой царской заботы о защите всей земли русской от чужеземного врага. А о короле Фридрихе Втором был он наслышан как о самом сильном полководце в Европе. С другой стороны, слово купца обожгло Мамана мгновенной догадкой: война есть война, когда и как кончится — неизвестно, значит, и помощи каракалпакам от России ждать пока не приходится.
И хотя Маман свято верил, что великая русская держава в конце концов победит, он не мог больше оставаться в неведении и послал Аманлыка, чтобы проведать обо всем, в Оренбург.