Сказание о Маман-бие
Шрифт:
— Да, Есенгельды-ага, соседи-то у нас неплохие, об этом и Маман-бий говорил, — угрюмо молвил Гаип-бахадур. — И Айдоса Маман-бий тоже очень хвалил.
— Привыкли все хорошее Маман-бию приписывать! — сердито крикнул Есенгельды. — А теперь хватит за него богу молиться! С сегодняшнего дня будете исполнять то, что Амин-инах нам прикажет. А мое дело маленькое: скажете «хорошо»- передам хану, скажете «нет»- тоже передам. Во всем этом бо-олыпой смысл заключается, советую подумать.
— Извините, бий-ага, — робко молвил Курбанбай-бий. — А Маман-бий где сейчас находится?
— Остался джигитов ваших на базаре продавать. Даст бог, и сам в поденщики там наймется! Научится какому-нибудь ремеслу, так мы его, так уж и быть, примем.
— Аи, до чего язык ваш сладкий, слова ваши, как щербет, приятные! — льстиво залепетал Аманкул-бий.
Есенгельды-бий, будто ему по усам маслом помазали, прищурившись, засмеялся.
— Слушай, Аманкул-бий, аксакалы, послушайте! — сказал он, самодовольно закручивая усы. — Мы с вами испокон веку жили в единстве, словно одним узелком завязанные. Если враги на нас нападали, единым народом грудью на него шли. А теперь, коли мы Мухаммед Амин-инаху добрые его замыслы осуществить поможем, будем жить как сыр в масле катаясь.
Один из старейшин, помоложе, все вертелся на своем месте, ожидая, когда же Есенгельды самое важное радостное известие огласит, да не вытерпел и намекнул, что хозяин, мол, чересчур затянул разговор.
— А какая инаху от нас подмога нужна, чтобы до доброй своей цели добраться?
— Уместный вопрос, господа аксакалы, очень уместный, — оживился Есенгельды. — Так вот слушайте: некоторые весьма нужные Хивинскому ханству земли захватили йомуды. Мухаммед Амин-инах весьма этим обеспокоен и за благо положил земли те от йому-дов очистить. А для этого надо на них напасть, а чтобы напасть — нукеры нужны. Мухаммед Амин-инах и говорит: «Пусть ваши каракалпаки пятьсот нукеров нам дадут». И я сказал «хорошо».
У присутствующих будто языки отсохли. Молчание длилось столько времени, что можно было пиалушку чая не спеша опорожнить.
Есенгельды удивился. Не хотят! Этого он никак не ожидал, снова откинулся на подушки.
— Призадумайтесь над повелением Мухаммед Амин-инаха, крепко подумайте! — угрожающе молвил он.
— Если мы лицом к Хиве повернемся, не нарушим ли тем свои обязательства? — раздался чей-то голос от порога.
— Что еще за обязательства? — вскинулся Есенгельды.
— Да обязательства, стране русских данные! Не получим ли пинка в зад, как жадный козленок, за вымя каждой козы хватающийся?
— Это верно, что мы и есть беззащитный козленок-сирота, мать которого Маман-бий убил, — сказал Есенгельды-бий, поднимаясь. — Вся Хива об этом знает, оказывается. А за Хивой — весь мир. Ну, так или иначе, готовьте нукеров, защищайте землю нашу. Верно я говорю, Аманкул-бий?
— Правильно говорите, Есенгельды-бий. Мы ведь понимаем, что, если не пойдем за кочевкой великого кунграда, мудростью вашей руководимой, будет нам всем конец. Я лично добьюсь, чтобы люди моего рода дали нукеров. Из многодетных семей возьму.
— А вы как, Гаип-бахадур?
Гаип-бахадур, приподняв черную шапку, почесал свою лысину.
— Гаип-бахадур мамановец — пускай подумает хорошенько.
— Мужественный джигит рода ктай, Курбанбай-бий, а ты что скажешь? Или с матерью сначала посоветуешься?
Вопрос этот больно кольнул Курбанбая, и он заносчиво крикнул:
— Мы из тех, кто для народа родной бабушки не пожалеет!
— Ну что же, Гаип-бахадур. Задумали мы общими силами сшить большой кунградский халат. Рассчитываю, что ты поможешь хоть одну полу этого халата собрать.
— Все это так, Есенгельды-бий, — тянул Гаип-бахадур. — Никто не скажет, что вы не дело говорите. Так ведь надо бы срок дать, обдумать все хорошенько. Каждому со своим аулом надо посоветоваться. Я-то лично готов жизнь за народ отдать…
Этот совет показался Есенгельды-бию разумным. Еще раз обвел он глазами сидящих и понял: надо дать срок — и велел им через неделю, к будущему четвергу все обдумать, а сегодня разрешил расходиться.
Неделя эта черной тучей нависла над аулами, не слышно стало ни песен, ни смеха, поползли слухи — один другого нелепей и страшнее. Нашлись и такие люди, которые, припомнив все неудачи Маман-бия, искренне уверовали, что он и есть вражеский лазутчик, виновник всех бед. Особенно усердно поносили его те люди, кто получил обещанных сорок плеток за невыполнение брачного указа: «Маман — изменник! Маман — бездельник! Маман — неверный, чистое от поганого не отличает!»
В самый разгар смуты, когда бии, обещавшие свою поддержку Есенгельды, уже потеряли надежду собрать народ воедино, появился Маман-бий. Обросший волосами, худой — кости да кожа, — он наутро после первой ночи, проведенной дома, узнал от пришедших к нему друзей и товарищей о страшной новости, привезенной Есенгельды.
— 0-о-х уж эти хивинские шакалы! — только и сказал он, отлично понимая, что, если скажет что плохое о Есенгельды-бие, это будет как если бы подбросил сухих щепок в костер, родовая вражда жарким пламенем разгорится. И он решил прежде всего с глазу на глаз поговорить с Есенгельды-бием.
А Есенгельды был очень доволен, что, расходясь от него, бии не посмели открыто с ним спорить. Он тогда шепнул про себя: «Стоило только слово «Хива» произнести, как люди угомонились. Волшебный город!» Бий всю неделю до четверга отдыхал от трудов праведных, с великой думой о благе народном, лежа на боку в своей юрте.
Маман-бия он принял и головы не повернув в постели. Удивленный, что Есенгельды так быстро забыл о всяких приличиях, Маман, переступив порог, остановился, насупив брови, перебирая в руках плетку.
— Не торчи перед глазами, сядь! — приказал Есенгельды.
— А ты встань и принимай гостя как положено!
— Ха-ха! Маман! Все еще не понял, кто ты теперь есть, гордишься? Садись же, чего уж там!
— Какое обещание дал ты Амин-инаху?
— А сидя ты разговаривать не можешь? Ну ладно, слушай стоя, разозлишься — скорей уйдешь. Мы даем пятьсот нукеров Мухаммед Амин-инаху, чтобы помочь ему очистить Хиву от йомудов.
— А дальше что?
— Дальше открывается и нам широкая дорога к ханскому трону. Садись же, — сам знаешь: у нас со здешними узбеками одна судьба, из одного моря рыбу ловим.