Сказание о Распрях
Шрифт:
И разговорились они, и подружились, и поели пахлавы.
И сказал Лариох так:
— Люди мои не любят тебя. Ты и такие как ты враги нам, но вижу я, что человек ты хороший. Ждут тебя из шатра моего с клинками, но тебя я отпущу. Проси же напоследок, чего желаешь, ибо я купец щедрый, купец добрый. Много у меня монет, от мешочка не обеднею.
— Мне ничего не нужно. Но знаю я, что не принято у вас отказывать, коль предлагают. Есть ли у вас маленький котёнок? Был я в землях хладских, и подстерегла беда девочку одну. И сжалилась судьба над ней в лице меня, но не уберёг я счастья её крохотного. Ревела, плакала, рыдала, но невозможно воскресить то, что было жестоко замучено, убито, сварено и почти съедено. — С болью в голосе произнёс Годомир.
— Сердце твоё не преисполнено корысти, ибо не взял ты монет. И прося, не просил ты для себя, но для почти чужого тебе человека. Посему я сам решу, какие дары преподнести тебе в знак своей дружбы.
Купец порылся у себя в сундуке и протянул юноше три каких-то чаши:
— Ладан, смирна, елей. Когда-нибудь они тебе сгодятся.
Потом Лариох вынул из-под многочисленных складок своей робы медную лампу:
— Держи вот это, и не теряй. Это — волшебная лампа предка моего, Салаха ад-Дина, да поможет она тебе в трудную минуту, ибо места, в которые ты направляешься, преисполнены всяческой опасности; вообще, остерегайся разных напастей, они на каждом твоём шагу. Однако к лампе обратись лишь тогда, когда станет совсем уж невмоготу. Это ценный магический предмет; не детская забава.
— Искренне вам я благодарен, господин; только нечего мне дать взамен.
Купец рассмеялся.
— Что может быть дороже хорошей беседы? В моих землях это ценят, но места, откуда я веду свой караван, блещут не людьми, но зверьём в человечьем обличьи — к великому моему сожалению. А почему же ты не попросил пера жар-птицы? Вдруг я его везу из Дальних краёв.
— Хочу я добыть его сам, без сторонней помощи.
— Постой, юноша. — Окликнул его напоследок Лариох. — Моё почтение друиду.
— Откуда вы… — Начал было Годомир.
— Ступай. — Перебил его купец, жуя бандж. — Иди, и не оборачивайся назад.
И вышел Годомир с собакою своею с другого края шатра тихо и незаметно; так, что никто в ночи не заметил прошмыгнувшую мимо тень.
На следующий день показались ворота Акгерхи, белокаменного городища скуловидов, и раздумал Годомир идти в город, ибо помнил слова Лариоха и чувствовал, что не обрёл ещё достаточной силы; глупо было идти в чужой и явно враждебный город одному.
На двенадцатый день пути от ворот Акгерхи изорвалась вся обувь у Годомира, и зашагал он босиком, и камни не жалели его ступней.
Шёл парень час, другой, третий, как вдруг накрыла поле большая тень — это летел Айдар. И увидел его Годомир, и спрятался под валуном. И ужаснулся доселе бесстрашный юноша, поняв, что с одним несчастным кинжалом в одной руке, дубинкой в другой и безо всяких доспехов вряд ли ему в одиночку одолеть того, который пакостит земле хладской. И летал дракон кругами над полем, словно чуял человечью плоть.
Но покрыла поле ещё большая тень, да такая, что показалось, что наступили сумерки. И настолько огромной была эта тень, что накрыть ей можно было целую деревню — это летела гигантская птица Самрук, одно из самых благороднейших созданий Фантазии.
Два хищных существа взмыли друг перед другом, и карликом казался дракон; однако у последнего имелась полная жестокого пламени пасть, извергающая потоки огня такой силы, точно проснулся самый большой вулкан. И таких пастей было три, а тяжёлый змееподобный хвост бил по траве так, что образовывались воронки.
— Уступи дорогу. — Сдержанно выдавила из себя Самрук.
— Это мои владения! — Ощетинился Айдар всемя тремя мордами.
По всему было видно, что оба были равны по силам. Ещё часа через три существа, парившие в воздухе друг напротив друга, разлетелись в разные стороны — Айдар улетел дальше на восток, к Свирепому плоскогорью, а Самрук ретировалась куда-то на юг.
А Годомир продолжил своё странствие и наконец вышел к самой Феевой земле. И пролетела над ухом юноши синептица, скрывшись в чаще. «Синяя птица, птица счастья», обрадовался путник и словно обрёл второе дыхание; и ободрённый приливом сил, Годомир точно на крыльях полетел в лес.
И увидел он феникса, и вот: явно старая уже птица готова помереть, но вдруг точно взорвалось что, и видел уже перед собой Годомир феникса-птенца в живительном огне, который не жёг, но дарил сил.
И повстречал наконец путник жар-птицу и её гнездо, в котором жалобно чирикал один маленький жарптёнок, прося у своей мамы добавки на обед. И красивою была жар-птица, точно павлин: с «короной» на голове и пёстрым веерообразным раскрывающимся хвостом. И настолько яркой была птица, что Годомир отвёл свой взор.
И защебетала жар-птица с тревогою в голосе:
— Что привело тебя, путник? Убей меня, птенца не тронь.
Обиделся тогда Годомир:
— Вот, пришёл я к тебе без лука и стрел. Всегда ты можешь улететь, не с ножом же и дубиной мне гоняться за тобою! Не желаю я вреда ни тебе, ни жарптёнку твоему.
— Чего же тебе, незнакомец?
— Твоё перо. Одно единственное перо. Не для себя прошу, но для одного пожилого человека, который приходится мне дедом.
Посмотрела тогда жар-птица на Годомира и с шумом пронеслась мимо, обронив перо и шепнув в ухо: «Дедом ли?».
И схватился правою рукой за затылок сбитый с толку юноша (он всегда так делал, когда задумывался), а жар-птицы уж и след простыл. Пустовало и гнездо. А упавшее на траву золотистое перо переливалось на солнце всеми цветами радуги; красой своей и блеском слепило оно глаза. И жгло поначалу ладони, точно само солнце, ибо попытался парень, согнувшись в три погибели, поднять перо с травы.
И сделав привал, не стал Годомир разжигать костёр, ибо пуще любого костра, пуще любой свечи ярко освещало и согревало перо путника и всё вокруг чёрною и прохладною ночью. И сложил потом бережно юноша перо так, чтобы не помялось и не рассыпалось оно на обратном пути. Ибо любил друида Годомир и привык сдерживать данное однажды слово.