Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Демидов спустился на первый этаж, ощущая тяжесть во всем теле, но огромное облегчение на сердце. Пришла уверенность, что повода для ревности нет, стало стыдно, что зря обидел Сусанну.
Вышел в парк. Остановился у колонн, слушая шелест берез, но сквозь этот осенний шорох различил будто шаги в аллее. Неужто опять мерещится, как давеча голоса в слуховой дыре? Нет, и в самом деле шаги! Чья-то тень... Он выступил вперед.
– Кто ходит?
Ответил голос сына.
– От бессонницы, что ли, бродишь, Прокоп?
– Как и ты, батюшка.
Полчаса
– Меня осенний шелест листвы всегда тревожит, будто всегда он – к печали, к разлукам.
У Прокопия чуть дух не перехватило. Неужели отец что-то проведал? Случаен ли этот намек?
Акинфий положил на плечо сыну свою тяжелую руку.
– Давно бродишь?
– Всю круговую аллею не первый раз обхожу. Несколько верст отшагал, будто поверстные прогоны получаю.
– Поди, Настеньку забыть не можешь?
Прокопий перевел дух; разом отлегло от сердца. Нет, ничего он не заподозрил...
– Ласковая она, батюшка, была.
– Настоящая бабья ласковость слаще меду... Навек в нашей памяти остается. Пора тебе, сын, домой, в столицу. Чернявая царицына фрейлина не раз о тебе спрашивала. Знаешь, про какую говорю?
– Знаю. Пожалуй, и правду пора мне. Там я нужнее, покамест ты на Урале по-своему хозяйничаешь. Только сдается мне, отец, пора бы и тебе здесь царствовать помилосерднее. Приказчики твои безжалостные народ так озлобили, что как бы не нашла демидовская коса на камень! Уж в обиду мои слова не принимай.
– В бабушку ты, Прокопий, душой уродился жалостливый. Жалость для мужика – что ржавчина для железа. Демидовым нельзя ее в себе носить. Езжай-ка в столицу. Ко времени там будешь. Теперь за Бироном глаз да глаз надобен. Он нам кушвинской горы не простит. Осердится за то, что прозевали мы ее! Экое сокровище в казну уплыло... Так ты поживи со мной еще недельку, да и катай по опавшему листу.
– Завтра об отъезде поговорим. Пойду.
– Порадовался я, глядя, как ты по лесам стал бродить, зазнобу свою позабывая. Вижу, что есть и в тебе закваска демидовская. По-хозяйски распоряжался, людям по душе пришелся да и их посмотрел. Вижу, не чужое для тебя все то, что отец с дедом наживали. А теперь – ступай-ка спать.
– Успею выспаться. Горько сознавать, что у меня в запасе ночей как-никак побольше, чем у тебя.
– Гляди-ка, Прокоп, свеча у тебя в горнице не погашена.
– Догорит и погаснет. Ты, батюшка, как караульный: обо всяком пустяке всегда печалишься. Это, говорят, старости примета.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В тот самый день, когда Прокопий покидал отеческий
Проводить отъезжающего на крыльцо вышла и Сусанна вместе с Акинфием. Буланый коренник тройки, застоявшись, бил копытом и встряхивался. Мельчайшие брызги с конской спины разлетались во все стороны. Кучер с напускной строгостью покрикивал:
– Балуй!
В стороне – вся домашняя челядь. Тоже проводить явились. Демидов ободряюще похлопал сына по плечу:
– Ехать-то будет не пыльно.
Прокопий молча и коротко обнял отца. Прощаясь с Сусанной, уловил еле внятный шепот:
– Хранит тебя господь! Ожидай!
Усаживаясь в экипаж, ответил на поклоны челяди и принял из рук Самойлыча небольшой кожаный саквояж. Сусанна покосилась на него не без тайного волнения: в нем находилась большая часть накопленных ею драгоценностей.
– Трогай!
Тройка взяла с места рысью. Весело зазвенели бубенцы. Сусанна послала крестное знамение вслед задку экипажа и поглядела на башенные часы: было без десяти минут два.
Хотя подозрения Акинфия против сына и рассеялись, он испытывал истинное облегчение после его отъезда. Демидов вернулся в дом с Сусанной, усадил ее на диван и завел разговор о том, что из Прокопия все же выйдет сметливый делец, способный справиться со столичными заботами, а там, глядишь, и с уральским хозяйством Демидовых. Потом размечтался вслух о женитьбе сына. Прокопий уже родился во дворянстве, и супругу ему надо присмотреть в столице, может быть, титулованную...
Сусанна, затаивая тоску, слушала Демидова, прижималась к его широкому плечу, а сама считала, сколько часов остается до заветного мига свободы. Еще четверо суток, целых девяносто шесть часов! Все она хорошо запомнила, что приказал Прокопий. Слушала почти машинально речь Демидова, закрывала глаза и отчетливо, ясно видела, как выскользнет из дворца тем же потайным ходом, каким уходил от нее Прокопий. Будет она в простой крестьянской одежде. У калитки в стене ее встретит Савва и проводит до мельницы. Там подождет ее с подводой Егор Сыч. Она проживет двое суток на его заимке, пережидая тревогу. Потом Егор отвезет ее окольными дорогами в Верхотурье, а оттуда она подастся в Москву. Поедет забытыми дорогами, проложенными еще Строгановыми. Как слышно, демидовские люди туда не заглядывают.
Дождь усердно кропил осенние березы, сбивая с них желтые листочки...
Вечером, уже в темени, ненастье утихло. Дунул студеный, колючий ветер.
Из окна своей опочивальни Сусанна увидела татарскую серьгу народившегося месяца на темном небе и подумала, что в ночь побега этот молодой месяц непременно будет пугать ее воображение причудливой игрой лесных теней...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1