Сказание об Омаре Хайяме
Шрифт:
Да будет известно вам, что Али эбнэ Хасан был шиит, то есть исповедовал религию шиитов, которая родилась, как говорят, где-то в Аравии, а может, еще дальше. А когда именно родилась – мало кто помнит. У слабого, говорят, большая амбиция. У слабого, говорят, больше самолюбия, и слабый, говорят, обидчив и честолюбив сверх всякой меры. Скажем прямо: Али эбнэ Хасан был именно таков. Он сердился на себя и на весь мир оттого, что мало что значит в этой великой стране и ум его и религия остаются как бы за бортом плывущего государственного
У него были друзья и единомышленники. А у кого их нет? Но Али эбнэ Хасан выбирал друзей самолично и допускал их к себе только после долгого и изнурительного испытания. Если бы его величество знал, что творится в доме этого купца, он прислал бы своих воинов, и те в мгновение ока стерли бы с лица земли и высокие глиняные стены, и дом, который среди них. И поляну выжгли бы огнем, и пепел шевелился бы на земле – серый, мертвенно-бледный. То же самое стряслось бы, если бы сообщили обо всем этом главному визирю.
Однако, справедливости ради, следует сказать, что Али эбнэ Хасан не был самым ярым из шиитов. Находились куда более горячие головы. Например, Хусейн-меджнун. Они, как голодные азиатские тигры, жаждали крови, насилия. Кровь при этом имелась в виду чужая, насилие – над другими, над этими проклятыми суннитами, которые букву священного Корана ставили выше мысли о справедливости. Слушая речи тех, кто посещал дом Али эбнэ Хасана, сведущие люди сказали бы, что немало среди них и неких исмаилитов, которые во сто крат злее обыкновенных шиитов.
Этот Хусейн, будучи бешеным меджнуном, был также и шиитом бешеным. Иными словами, одним из тех исмаилитов, которые считали, что только реки крови могут избавить правоверных от пут, коими опутали их власть имущие сунниты, позабывшие или умышленно искажавшие истинный смысл священной Книги. Хусейн не скрывал от своих друзей, что давно точит нож и пустит его в ход, как только представится подходящий случай.
Вот и сейчас, с закатом солнца, он явился сюда по проторенной дороге, и Али эбнэ Хасан и его гости сразу почувствовали, что Хусейн до крайности раздражен.
– Я убью его, – сказал Хусейн, как только переступил порог дома. Хозяин и гости вовсе не удивились этому: они были согласны, что кого-то следует убить. Но кого?
Али восседал в углу на пестрой подушке. Гости, поджав ноги, занимали места по левую его руку.
Зеленщик Джафар жевал кусок тонкого хлебца и мрачно посапывал. Он был толст. Он был не очень опрятен, и пот лил по упругим его щекам. Он прищурил глаза и сказал, что знает, кого следует убить. Если угодно, напишет имя негодяя на бумаге, и тогда можно будет проверить – ошибся или точно угадал. Его друг по имени Бакр – мясник, специалист по потрохам – весьма заинтересовался заявлением Хусейна. Да, разумеется, надо убивать, и к тому же незамедлительно.
Зейналабедин-ассенизатор и старый Али-пекарь – люди степенные и зрелые. Они прежде подумают, а потом уж скажут, что следует
– Кого же ты решил убить, Хусейн? – спросил Али эбнэ Хасан. Он говорил шепеляво, но довольно четко, старательно выговаривая слова.
– Сам знаю кого, – глухо произнес Хусейн.
– Этого еще мало, – заметил хозяин.
– Да, это так, – подтвердил Али.
Четверо мужчин, перед которыми стояли глиняные сосуды с водой и шербетом и, кажется, с вином, а также глиняные блюда с хлебом и жареным мясом, перестали жевать и пытливо разглядывали Хусейна. Тот скинул с себя верхнюю одежду, бросил на нее свой кинжал и опустился на пол. Он был очень зол.
– Кто знаком с хакимом по имени Омар? – спросил Хусейн.
Мужчины задумались.
– Омаром эбнэ Ибрахимом… Звездочетом и мошенником.
– Мошенником? – протянул хозяин.
– Да, с мошенником!
Али эбнэ Хасан кивнул. Да, он знаком с человеком, который носит такое имя. Да, этот Омар к тому же и астролог, а может быть, и надим. Но мошенник ли? О каком это Омаре ведет речь Хусейн?
Хусейн оторвал кусок лаваша, разорвал его на мелкие кусочки и набил ими рот. Запросто. Как на базаре. В голодный день.
– Если должность надима есть верный щит от всяческих грязных дел, – сказал Хусейн, – то мне не о чем говорить…
– Почему же, сын мой? Говори…
– Я полагал, что меня поймут с полуслова…
– Возможно, и поймут. Разве это исключено? – успокоил молодого меджнуна хозяин, умудренный опытом и знанием наук. – Но надо хорошо подумать, прежде чем награждать человека таким емким словечком, как «мошенник». Ведь, как ни говори, понятие это растяжимо: есть мошенник на базаре, есть в науке, встречается он и во дворцах. Если угодно, и в мечетях. Разве все эти мошенники равнозначные? Один надувает на ломаный грош, а другой обкрадывает целое государство. Кого же ты имеешь в виду?
Хусейн обескураженно поглядел на окружающих, словно бодливый телок, и произнес загробным голосом:
– Я имею в виду всякого, кто пользуется деньгами для того, чтобы совращать людей.
– Каких людей, Хусейн?
– Обыкновенных.
– А все-таки? Нельзя ли поточнее?
– Можно и поточней, – Хусейн лязгнул зубами. Они были крепкие, и оттого звук получился устрашающий. – Я спрашиваю: имеет ли человек право красть чужую любовь? Красть только потому, что мошна потолще твоей? И называть себя при этом правоверным?