Сказать почти то же самое. Опыты о переводе
Шрифт:
На это можно возразить, что акты референции воображаемого мира поддаются проверке в меньшей степени, чем акты референции, скажем, в газете. Но что мы сказали бы, если бы переводчик на французский вывел такого Гамлета, который вместо to be or not to be («быть или не быть») говорит vivre ou bien mourir («жить или же умереть»)? Предвижу возражение: такой знаменитый текст, как «Гамлет», менять нельзя – даже для того, чтобы способствовать пониманию игры слов; а с «Маятником Фуко» каждый может делать что ему вздумается, и никому до этого не будет дела. И все же мы видели, что в итальянском переводе, как представляется, можно на вполне законных основаниях вложить в уста Гамлета слова о том, что за
Что же касается обмена шуточками между Казобоном, Диоталлеви и Бельбо, то в данном случае мы с переводчиком позволили себе игру слов, но никогда не отважились бы заменить начальную фразу «Бог создал мир» на «Дьявол создал мир» или «Бог не создал мир». Почему же одна вольность допустима, а другая не может стать допустимой ни при каких обстоятельствах?
И все же ясно, что только благодаря «неверности» букве текста переводчик смог донести до читателя смысл эпизодов, то есть движущую причину, по которой эти эпизоды были пересказаны и обрели значимость в ходе повествования. Чтобы принять такое решение (хотя я полагаю, что мои переводчики сделали бы это и без моих подсказок), переводчик должен был истолковать весь текст, чтобы решить, какая именно манера думать и вести себя свойственна персонажам.
Истолковать – значит сделать некую ставку на смысл текста. Этот смысл (а переводчик может принять решение выявить его) не кроется где-то в поднебесье, но и не обнаруживается непременно Линейной Манифестацией. Это всего лишь итог ряда логических посылок, которые другие читатели могут разделять или не разделять. В случае изгороди переводчик должен построить такой текстуальный силлогизм: (1) видимо, отсылка к изгороди представляет собою частный случай возможной привычки к интертекстуальным цитатам; но возможно также, что я перестарался в истолковании простой лексической случайности; однако, если я выдвину гипотезу о том, что существует некое Правило, согласно которому Диоталлеви и его друзья всегда прибегают в разговорах к литературным аллюзиям, и упоминание изгороди представляет собою частный Случай этого Правила, (3) тогда Результат, который передо мной, ни в коем разе не будет случайным. Переводчик пересматривает другие части романа, делает из них вывод, что три героя частенько прибегают к литературным аллюзиям (история о посланиях святого Павла и цитатах из Мандзони служат тому примером), и решает принять отсылку к изгороди всерьез.
Конечно, существует история культуры, способная помочь переводчику сделать его ставки, – точно так же, как теория вероятностей помогает игроку возле рулетки. Тем не менее всякое истолкование остается ставкой. Можно даже сказать, что иноязычные читатели не обратили бы внимания ни на Дарь'eн, ни на «отблеск вечности» (respkndor d’etemitat), ни на «возвышенное, ровное пространство» (sublime espacioso llano). Возможно, они приняли бы изгородь, восходящую к итальянской культуре, даже не задавшись вопросом о том, упоминалась ли она ранее. Но мои переводчики, как и я сам, сделали ставку на значительность этой детали.
6.4. Уровни фабулы
Итак, чтобы сохранить верность глубинному смыслу текста, перевод должен изменить референцию. Но до какой степени? Чтобы разъяснить эту проблему, я могу лишь возвратиться к различиям между фабулой и сюжетной схемой и к возможности преобразовать текст в обобщающие пропозиции, на чем я останавливался во второй главе.
Соблюдать фабулу – значит соблюдать референцию некоего текста к возможным повествовательным мирам. Если в романе рассказывается о том, что мажордом обнаруживает труп графа в обеденном зале, с кинжалом в спине, невозможно допустить, чтобы в переводе он обнаружил его повешенным
Но какова была в действительности фабула, пересказанная на этих страницах моего романа? То, что Диоталлеви увидел изгородь, или же то, что он был болен литературой и мог воспринимать природу только через призму культуры? В романе уровень содержания создается не только грубыми событиями (такой-то персонаж сделал то-то и то-то), но и психологическими оттенками, идеологическими ценностями, зависящими от актантных ролей, и так далее.
Переводчику надлежит решить вопрос о том, каков уровень (или уровни) содержания, который должен передавать перевод – или о том, можно ли менять «поверхностную фабулу», чтобы сохранить «глубинную».
Уже говорилось о том, что каждую фразу (или последовательность фраз), появляющуюся в Линейной Манифестации, можно обобщить (или истолковать) посредством микропропозиции. Например, несколько цитированных выше строк из 57-й главы «Маятника Фуко» можно обобщить следующим образом:
(1) Они едут на машине через холмистую местность.
(2) Диоталлеви высказывает некое литературное соображение относительно пейзажа.
В ходе чтения эти микропропозиции сплачиваются в более емкие макропропозиции. Например, всю 57-ю главу можно обобщить так:
(1) Герои едут на машине через холмистую местность.
(2) Они посещают некий странный замок, где появляются различные алхимические символы.
(3) Там они встречают нескольких оккультистов, которых уже знали раньше.
А весь роман можно обобщить посредством гипермакропропозиции:
Трое друзей забавы ради выдумывают всемирный заговор, и вымышленная ими история сбывается.
Если истории сплачиваются таким образом, то на каком уровне переводчику позволено менять поверхностную историю, чтобы сохранить глубинную? Думаю, каждый текст позволяет дать различные ответы. Здравый смысл подсказывает, что в «Острове накануне» переводчики могут заменить фразу «Роберт видит полипа тигровой окраски» на «Роберт видит полипа, покрытого глазками», но они, конечно, не могут изменить гипермакропропозицию «Потерпев кораблекрушение, Роберт оказывается на брошенном корабле возле острова, находящегося за 180° долготы».
Поэтому можно сказать, что возможно изменить сигнификат (и референцию) единственной фразы, чтобы сохранить смысл микропропозиции, которая непосредственно вбирает ее в себя, но не смысл макропропозиций на более высоком уровне. Но что сказать о столь многочисленных макропропозициях среднего уровня? Здесь правила нет, и нужно всякий раз вести переговоры, чтобы принять то или иное решение. Уже говорилось о том, что, если тот или иной персонаж рассказывает глупую историю, основанную на банальной игре слов, которую не передать ни в каком переводе, переводчик вправе заменить эту историю другой, которая на языке назначения убедительно покажет глупость этого персонажа. Именно такое решение мы с Уивером приняли относительно кощунственного диалога между Бельбо, Диоталлеви и Казобоном.
Именно на основе таких истолковательных решений и разыгрывается партия «верности».
6.5. Референции ребуса и ребус референции
Чтобы понять, к чему в действительности отсылает тот или иной текст (и какова поэтому глубинная фабула, которую нужно выявить), небесполезна будет, как мне кажется, аналогия с таким типом загадки, как ребус. Ниже воспроизводится ребус, опубликованный в еженедельнике «Сеттимана энигмистика» от 31 августа 2002 г.