Скажи что-нибудь хорошее
Шрифт:
Георгий поднимался по натертой пахучим воском деревянной лестнице и, казалось, был совершенно равнодушен к Пашкиному монологу. Тот не успокаивался:
– Знаешь, доктор, жизнь продолжается, даже когда кто-то умирает! Люди хотят любить, рожать детей, смеяться и понимать, что они не одиноки!
На этих словах Георгий чуть задержался и, обернувшись сверху вниз на Пашку, сказал:
– От кого я это слышу? От пацана по кличке Шило? Или от святого апостола Павла? – Георгий рассмеялся, похоже, от души. – Ну ладно, хотел тебя прогнать, но давай, заходи ко мне. Поговорим. Может,
Пашкина агрессия вмиг исчезла. Он очень хотел поговорить с Георгием. Может быть, даже больше, чем пуститься в погоню за Валюшей и Кирюхой. В глубине души Пашка надеялся, что Георгий даст ответ на вопрос, что ему делать со своими странными чувствами.
Георгий отворил тяжелую дверь и жестом пригласил Пашку внутрь. В комнате кудесника почти ничего не изменилось. Поначалу Пашка не мог понять, чего не хватает, и, беззастенчиво оглядываясь, анализировал обстановку.
– Что ищешь? – поинтересовался Георгий.
– Не могу понять, что изменилось, вроде все на месте, а чего-то не хватает.
– Ишь ты, какой чувствительный, – удивился доктор. – Там стоит, – сказал он, показав рукой в направлении библиотеки.
Пашка прошел по указанному адресу и увидел повернутый изнанкой холст в раме. Он мгновенно сообразил, что пустота, возникшая в жилище кудесника, связана с отсутствием картины.
– Зачем ты убрал? – спросил он, не отрывая взгляда от тыльной стороны холста, безуспешно пытаясь расшифровать размашистые буквы названия картины.
– Воспоминания… – неопределенно ответил Георгий. – Тяжко это, и ей, и мне…
Туман неопределенности только сгустился. Если честно, Пашку не слишком интересовали переживания Георгия. Ему было гораздо важнее узнать дополнительную информацию про Валюшу с Кирюхой, но он не знал, с чего начать.
– Скажи, доктор, за что ты мужика в сарай посадил?
– А куда еще девать этого говноеда? С такими, как он, разговор короткий. Он свою тушу наел от жира – денег слишком много. Не знал, куда девать, потому проедал, пропивал и баб имел. Точнее, они его, потому что здесь без домкрата не обойтись.
– А чего он сюда приперся? Мог бы и дома на диету сесть… – недоумевал Пашка.
– Не мог. Не привык отказывать себе ни в чем. Он и ко мне приехал, думал, я – добрый волшебник. Палочкой взмахну, он и сдуется, как шарик. А когда сдуется, поедет домой и займется тем же самым. Потому что денег много, и все позволено. А палочки-то и нету! – развел руками Георгий. – Пускай беснуется. Водички полезно попить. Иногда и мозг промывать нужно, не только тело. – Кудесник прислушался. – Слышишь, орет матом?
Пашка прислушался. Действительно, издалека доносились какие-то едва различимые звуки, но понять, что именно произносил толстяк, Шило не смог, как ни старался.
– Слышу, но очень слабо, – признался он.
– Куда тебе… – улыбнулся Георгий. – Ничего, захочешь – научишься. Будешь слышать, как трава на озере шелестит, даже когда ветра нет.
– Слушай, кудесник, твои загадки меня достали. – Пашка почти умоляюще смотрел на Георгия. – Скажи, где мне Валентину искать?
Георгий задумался. Он молчал минуты две, будто
– Не скажу, – вдруг отчеканил Георгий. – Нужна она тебе – сам найдешь. Слушай себя, и дорога склеится.
Шило разозлился не на шутку:
– Что тебе стоит, колдун ты несчастный?! Просто скажи, я в любую дыру за ней поеду, заберу ее с Кирюхой и жить с ними стану. Она нужна мне, ты понимаешь? – Пашка осекся под огненным взглядом Георгия.
– Все сказал? Теперь молчи и слушай.
Пашке показалось, что доктор усилием воли потушил огонь в разъяренных зрачках. Он притих и замолчал. Георгий, судя по всему, понял, что Шило – весь внимание.
– Знаешь, сынок, я когда-то тоже был таким, как ты. Хотел мир к своим ногам положить… Дурью занимался, бесился, мстил кому-то, за людей никого не считал… Великими для меня были только двое: я и Господь Бог. Он даже на втором месте. Я с ним и соревновался. Думал: если Ты такой всемогущий, останови меня, покажи, что я неправильно живу, не так поступаю. Годы шли, я жил как хотел, а Господь все никак не ставил меня на место, и как-то раз я подумал, что Его может и не быть. Тогда получается, что я и есть – Бог. Значит, я все делаю правильно. Тогда я вообразил себя вершителем судеб: казнил, кого хотел, миловал, кого желал, меры не знал и думал, что прав во всем. Если бы я жрать любил, стал бы таким, как этот! – Георгий мотнул головой в сторону сарая, где продолжал бесноваться толстяк.
Кудесник помолчал, прислушиваясь к звукам, доносившимся будто из подземелья, и продолжил:
– Мои предпочтения были совсем другими: я по-своему восстанавливал справедливость и считал себя неопровержимым верховным судьей, решение которого – закон для всех. Кто не хотел подчиняться моим правилам, того пускали в расход. А как иначе? Я ведь всемогущий! Как можно не повиноваться верховному жрецу… – Горькая ухмылка пересекла лицо кудесника. – В исполнении моей воли не существовало преград. Я соревновался с Ним до такой степени, что однажды решил сделать из храма свой дом – такую роскошную огромную квартиру с высокими потолками и древними росписями на стенах, с изображениями своих подчиненных на иконах и обеденным столом вместо алтаря. А Он все молчал, и я перестал думать о Нем. Он показался мне слабаком, который ничего не решает: придуманный слабаками вождь слабаков, мифический терпила, который вынес все унижения и лишения просто от того, что не имел достаточно сил, чтобы противостоять своим врагам.
Георгий снова прервался на секунду, глотнул воды из чайника, прислушался, на секунду стал похожим на волка, потом вернулся в прежнее обличье и продолжил:
– Тогда я не мыслил даже на один день вперед, для меня был важен только текущий момент – и в нем я хотел чувствовать себя господином, повелителем Вселенной и счастливым человеком. Господи, если бы я только знал… – На сей раз Георгий закрыл глаза и впал в раздумья минут на пять. Пашка слушал исповедь кудесника затаив дыхание. Долгое молчание показалось ему вечностью. Георгий открыл глаза, будто собравшись с мыслями, равнодушно скользнул взглядом по Пашкиному лицу и завершил монолог: