Скажи, что простишь
Шрифт:
Закрываю лицо руками.
Слишком сложно для меня. Слишком больно.
Егор тем временем завершает разговор и на кухне повисает надрывная тишина, нарушаемая лишь шипением чайника на плите.
Потом раздается сиплое:
— Лен…
Медленно раздвинув пальцы, я смотрю на своего бывшего мужа.
Он растерянно ерошит волосы на затылке, и выглядит так, будто у него земля из-под ног ушла.
— Кажется, я налажал…
***
Я не могу ничего сказать. Кто налажал, зачем налажал, по чьей вине налажал. Пока все это для меня не более чем белый шум.
Я
Наливаю стопку. Ром пьют из стопок? А-а-а-а, пофиг.
— Лена! — предостерегает Егор.
Я лишь предупреждающе поднимаю указательный палец, останавливая дальнейшие слова. Мне пока не до них. Опрокидываю стопку, морщусь, задержав дыхание, потом через силу выдыхаю.
— Дай сюда, — бывший муж отнимает бутылку. Зачем-то нюхает, и только после этого затыкает пробкой.
Внутри горячо и тугая пружина в груди немного ослабевает. Самую малость, но этого достаточно чтобы я смогла начать говорить:
— Рассказывай.
Малов выглядит растерянным и нервным:
— Да что рассказывать. И так понятно…наверное, — напоровшись на мой взгляд, все-таки начинает раскручивать, — Началось все, когда ты поехала в командировку. Мы с тобой поговорили, и ты пошла спать, а спустя час мне пришло сообщение с фотками, на которых ты в баре с каким-то мужиком. Я тебе звонил, ты не отвечала.
— Я спала.
— На тот момент у меня были другие сведения.
— Может, перед тем как выносить приговор, надо было лично у меня спросить?
— Я спрашивал, — тихо ответил Егор, — ты разве не помнишь?
А он ведь и правда спрашивал. Сейчас вспоминаю, как он встречал меня после той поездки. Злой, вздрюченный, с какими-то дурацкими подозрениями, а я так устала с поезда, что слушать ничего не хотела и только огрызалась, мол да-да всю ночь на члене скакала, еле ноги вместе свела. Мы тогда в первый раз серьезно поругались.
— Этот доброжелатель с неделю мне писал, присылал фотки твоего обмана.
— И ты поверил?
— А что мне было еще делать? Все выглядело очень гладко и…очень херово. Каждый раз получалось, что ты куда-то уходила, и тебе было не дозвониться, а потом приходили «вести с полей», фоторепортажи. Сама видела, — уныло кивает на свой мобильник, а потом внезапно меняет направление разговора. — С той девчонкой с кальяном ничего не было. Мы просто сидели, общались. Пьяному мне показалось, что это тот самый человек, которому можно излить душу. Ну я и изливал, с трудом соображая, что вообще делаю…
— Ты лапал кудри на ее пустой башке, а она хозяйничала у тебя под рубашкой, — сквозь зубы напомнила я.
Та картинка намертво отпечаталась у меня в памяти. Ничем не вытравишь, как ни пытайся.
— Может быть, — морщит нос, — не помню.
— Удобно. Тут не помню, там не знаю.
Градус бешенства внутри начинает подниматься. В висках токает, в груди жжет.
— С ней ничего не было, — просто произносит
— Так она тебя и отпустила.
— Она ничего не значила. Соответственно и удержать не могла. Я свалил сразу после твоего ухода…но ты ведь все равно не поверишь?
— Даже не подумаю верить. Еще немного и ты бы начал с той девкой лизаться прямо там, на глазах у всех. Я просто слегка сбила вам настрой, уверена вы легко его вернули после моего ухода. Тем более она так вольготно повалилась на тебя…
Меня передергивает от воспоминаний, а Малов с шумом втягивает воздух и отворачивается.
Это хорошо. Пусть отворачивается, так хотя бы не увидит, как меня колбасит, как руки ходуном ходят.
— В тот момент я был уверен, что ты пришла прямиком от своего хахаля, и что я имею полное право делать все, что захочу, — Егор звучит совсем не так, как обычно. Глухо и надломлено, — но твое появление подействовало отрезвляюще. Я понял, что не хочу так, не могу. Поэтому ушел. Полночи просидел на лавке возле дома, но так и не зашел, потому что…не смог. Под утро свалил к Антону и отсыпался у него все выходные. Вот и все. В тот день я ничего и ни с кем…
— Боже, какой благородный олень мне достался в мужья. Я тронута. Значит в тот день удержался, а потом в разнос.
— Нет.
— Неужели не было разноса? — я прикладываю руки к надрывно бьющемуся сердцу и сокрушенно качаю ему головой.
Не верю ему ни на грамм!
— Был, — Малов, не оборачиваясь ко мне, жмет плечами и не подозревает, как близок он к тому, чтобы стать жертвенной старушкой для новоявленного Раскольникова в моем лице. Топора у меня под рукой нет, но я девка бойкая, обойдусь и подручными средствами. Я сейчас так зла, что и мельницей для специй готова его отмудохать.
Егор тем временем продолжает:
— Но только после того, как мы развелись. Несмотря ни на что, в браке я ни разу тебе не изменял…ты, как оказывается, тоже…
— Как оказывается? — шиплю змеей, — как оказывается?!
Какое-то чутье у него все-таки имеется, потому что он уворачивается от летящих в него прихваток.
— Лена!
— Дурак! — комкаю и швыряю в него полотенце, — овцебык тупой!
Следом за полотенцем отправляется попавший под руку мандарин, потом ложка, стопка, тарелка. Тарелки! Бывший муж только успевает уклоняться и закрывать голову от осколков, летящих во все стороны.
В него летит все, до чего я дотягиваюсь. В какой-то момент пальцы сжимаются на горлышке бутылке с ромом.
«Тысяча чертей!» – вопит от ужаса мой внутренний пират.
Ладно, ром поставлю обратно. А вот половник, в подставке – то, что надо. Перехватываю его обеими руками, как клюшку для гольфа, чтобы удар был сильнее и шагаю к Егору. Под ногами хрустит, в голове звенит.
Точно убью! Забью этого кабана поварешкой и дело с концом! Все нервы измотал!
Однако, учитывая тот факт, что он выше и здоровее меня, забить его не получается. Малов обхватывает меня поперек талии и выносит из кухни, не обращая внимания на то, что я ору, как ненормальная и брыкаюсь.