Скажи им, что я сдался
Шрифт:
Ён откладывает недоеденную крысу и ловко занимает подогретое Дилем место на кушетке.
С глазами вопрос разрешился, но желая отвлечь себя от процедуры перевоплощения, Ён задаёт новый вопрос:
— А где вы всё-таки храните удалённые органы?
Врач теряет дар речи. Он встревоженно смотрит на него и лишь затем выдаёт:
— Какие ещё органы?
— Ну… — приходит время Ёна пожалеть себя. Давление и жжение в глазу настолько сильное, что он тяжко вздыхает.
— Больно? — уточняет Врач. — Может, всё же
Ён видит над склонившимся доктором расплывчатое лицо Диля. Ехидничает небось! Не дождётся! Ён ему не проиграет, не покажет слабину.
— Не надо… — отвечает он. Изображение двоится, и как мозг ни пытается вернуть нормальное зрение, у него не получается. — Когда очнулся здесь, вы говорили о том, как распродадите меня по частям. Вот я и подумал…
— А! — возвращается к Врачу хорошее настроение. — Это глупости… Болтовня… Мы таким не занимается. Дед говорит, и так времени мало, да и у нас другие цели. Нам торговля как телеге пятое колесо.
— Совсем нас претупниками считаешь? — встревает Диль.
— Ты в курсе, сколько на твоём счету смертей? — напоминает Ён. — И говори уже нормально! Чушь городишь. Но вот когда приказы Деда вашего раздаёшь, так ни единой помарочки. Так что не коверкай слова! Не смешно. Раздражает.
— Ну я же не… — Диль затыкается, словно в одно мгновение лишился голоса, отворачивается к столу и спрашивает так, будто ничего важного они до этого не обсуждали: — Доешь?
— Угощайся, — отвечает Ён. — Как долго будет двоиться в глазах?
— Пока не снимешь. — Врач разглаживает бугорок на маске, что плотно прилегла к коже и словно сдавливает настоящее лицо, превращая его в сморщенное яблоко. Он так же бесцеремонно, как и Диля, взашей сгоняет Ёна с кушетки. Чем его обидел, Ён никак не возьмёт в толк. Тот в сторону его даже не смотрит, когда продолжает: — Походи-ка немного. Попривыкни к новому зрению.
Ён поочерёдно закрывает один глаз, затем другой — не помогает. Несколько раз натыкается на мебель и один раз, но сильно, ударяется о косяк. Болезненный опыт приходит под смешки двух наблюдателей.
— Как почувствуешь, что перестал быть слепым болданчиком, — хохочет Диль, — скажи. Отправимся в город.
— И как здесь можно жить? — ругается Ён, когда они пролезают между шалашами и по его спине прочерчивает острый выступ.
— Никак, — пробирается за ним следом Диль. — Это смрады.
— Что? — он точно имеет в виду другое, но Ён не в состоянии играть в слова. Из-за того, что в глазах двоится, начинает давить в затылке. Собраться получается с большим трудом, а тут ещё недалёкий на ум вздумал с ним развлекаться. — Нормально скажи.
Диль умолкает и не говорит вообще ничего.
В полнейшей тишине они добираются до стены.
Вход в Серый дом не примечателен. Маленький — высотой в полтора человека среднего роста, шириной в два стандартных. И всё — больше ничего, только
— И её никто не охраняет? — Ён вплотную приближается к двери. — Любой же может зайти или выйти!
С другой стороны, только для городских попадание в Серый дом считается наказанием. Для тех, кто живёт по другую сторону, картина может быть иной.
— Наверно, нет, — чешет раскрасневшийся на локте укус Диль. — Я здесь почти не хожу. — Затем отмахивается от насекомых и добавляет: — Вот ведь заразы! Низко летают — к дождю.
Ёна его знание примет не интересует. Покусать успели и его, но он не особо чувствует зуд: его перебивает то ли боль в глазах, то ли волнение перед возвращением в город.
— Как же ты…? — Он поворачивается к Дилю, но тот рывком проходит мимо и надавливает плечом на дверь.
Она открывается без проблем, и из нутра серой махины выливается прохлада; к ним тянется мрак, который солнце рассеивает в тот же миг, как он покидает здание. Ён смотрит в разверзнувшуюся перед ними бездну в недоумении.
— Как же ты попадаешь в город? — всё же повторяет он свой вопрос.
— Не твоё смело, — толкает его внутрь Диль. — Иди давай. Возиться ещё с тобой…
Ён шагает на грязный, усыпанный пылью и кусками отвалившейся краски пол. Вблизи входа никого нет. В полнейшей тишине к высоким потолкам взвивается звон Дилевской застёжки. Здесь он звучит намного громче, чем есть.
— Погоди, — Ён не уходит с белой полосы света, отбрасываемой дверным проёмом. — Вернись. — Диль подходит к нему, морща лоб. — Дай свою побрякушку.
— Ещё чего, — отступает тот. — Ты не задирайся! Я тебе вмиг косточки-то пересчитаю!
— Не сомневаюсь, — не сдаётся Ён. — Шумит она сильно. Не попортила бы мне планов. Починю.
— Починишь? — Брови Диля взмывают вверх. Вероятно, ему впервые предлагают помощь. Да и кто осмелился бы? — Я, по-твоему, не достаточно пытался? — и отступает ещё.
— Может, и пытался, — тянет руку Ён. Тень от неё сливается с темнотой дома, в которой прячется Диль. — Да, что толку, если не умеешь?
Диль шевелится, и новый звон колокольными переливами летит ввысь.
— Испортишь — прибью, — Диль кладёт мешочек на ладонь Ёна.
— И что ты к нему так прикипел? — садится он на пороге.
Ён мотает головой в поисках подручных средств. Проблема невелика, здесь — затянуть, там — зажать, но не сильно, а то вконец сломается. Дел на две минуты. И чего Диль не смог?
Ён косится на огромную тень на полу. Умеет только ломать, а вот на созидание ни сил, ни интеллекта не хватает. Но как бы там ни было… Сколько его не меняй, а взгляд всё равно остаётся выразительным и добрым. Кто ж, глядя на него, поверит, что он злой и глупый? Чтобы ни сотворил плохого, в голове не укладывается, что это его рук дело. Учудила же природа, создавая этакого зверя.