Скажи им, что я сдался

Таннуш Иан

Ён стучит застёжкой по косяку, поправляя скривившийся бегунок, затем сдавливает его зубами и сплёвывает металлический привкус. Несколько раз застёгивает и расстёгивает мешочек — готово. Здесь гением инженерной мысли быть не надо. После переезда в свою душную квартирку Ён привык экономить. Что бы ни сломалось, он сперва пробовал починить — пытался и пытался, пока у него не получалось. Так что застёжка это мелочь. Примечательнее скорее то, что у него всё же было чему ломаться, чтобы потом появилась возможность это ремонтировать.

— Исправил? — Диль сперва удивляется, затем смеётся, как дитё малое.

Вот

кому много для счастья не нужно.

— Ты чем чинил, что у тебя ничего не получилось? — смеётся вместе с ним Ён.

Когда Диль забирает своё сокровище обратно, он уточняет:

— А он точно твой? Больше на девчачий похож? Цветочи вон какие-то! Сердечки!

Конечно, есть в этом вопросе и желание поддеть, однако Диль вроде как и не замечает его вовсе:

— Ты чего расселся? Или передумал идти?

Ён вскакивает с порога и на слух следует за ним.

Привыкать к темноте не приходится. Диль молча включает фонарь, ещё один бросает Ёну. Когда и тот включает свой источник света, два огонька торопливо скользят то по стенам, то по полу, так ни разу и не добравшись до высокого потолка.

Ёну кажется, что они вовсе не в здании. На самом деле, это пространство — пустота. Нет ни предметов, ни света, только постоянное ощущение того, что ты проваливаешься всё глубже и глубже во мрак.

— Так чей он? — Ён держится поближе к Дилю, не желая сгинуть в зыбучей темноте. — Подружки? — Диль и ухом не ведёт. — Матери? — Снова никакой реакции. — Сестры?

— Давно по шее не получал? — наводит на него фонарь Диль. Ён жмурится, но продолжает: — Младшая? — Диль отводит фонарь в сторону и отворачивается от него.

— Старшая, — говорит он как бы невзначай.

Так-так. Что у нас тут? Есть старшая сестра. Сам он зовёт себя Третьим. Выходит… крысиное гнездо.

Ён снова буравит спину своего надзорщика:

— Значит, ты младший?

— Ты всегда такой болтливый?

Вопрос заставляет Ёна призадуматься. Про него обычно говорят, как воды в рот набрал. Он и сам за собой болтливости ранее не замечал. Может, оттого, что в городе каждое неверно истолкованное слово грозило ему наказанием, а здесь… Сколько бы Диль не ворчал, ни одной своей угрозы до сих пор не выполнил. Неизвестно, что будет, когда Ён перестанет быть для них важной фигурой, но что-то подсказывает, что и тогда самого Диля или того же Врача ему бояться нечего. Разве что Деда… Его образ маячит за спинами подчинённых, будто тень кукловода, ведущего своих марионеток под пилу.

— Ну что? Младший?

— Нет, — отвечает Диль.

Не очень-то он любит о себе говорить. Всё больше о драках да о еде. Но Ён бесстрашно продолжает:

— И много же вас было?

Перевести вопрос можно, как: и сколько же вас было отправлено в Серый дом?

— Первая, — загибает пальцы Диль, — Второй, Третий, — указывает он на себя, — и Дурак. — Он смотрит на четыре загнутых пальца и утвердительно кивает головой. Всё верно, по его подсчётам.

— Четверо. — Не так уж и много. Так или иначе, трое должны шататься где-то здесь, рядом с Дилем. Разве нет? Ён машинальное осматривается, будто прямо сейчас наткнётся на одного из крысиного гнезда. — Значит Первая отдала тебе на прощание этот мешок?

Диль мотает головой:

— Сам забрал. С её трупа.

Ёна пробирает жгучий

холод. Он тут же отходит от Диля на два шага:

— Убил?

— Хочешь к ней присоединиться? — косится на него через плечо Диль.

Конечно, Ён не хочет. Кто его знает, что в голове людей, вроде Диля. Врач сказал, что в загородные трущобы он попал мальчишкой. С сестрой, получается, должен был расправиться до этого момента. То есть ещё ребёнком. Хотел угробить старших, чтобы Борд ему досталась? Так она всё равно зарегистрирована на имя старшей, на её возраст, группу крови, ту же радужку… При этой мысли глаза начинают зудеть и чесаться. Ён трёт их, пока не чувствует сильную колющую боль. Ну вот, не хватало ещё ослепнуть! И, что страшнее, не порвать бы ту тонкую плёнку на них, чужой идентификатор! Испортишь — и преспокойненько прощайся с походом в город!

Он держится на расстоянии от Диля, водя фонариком то вправо, то влево. Долгое время ничего интересного не попадается. Затем он видит железные двери в одной из стен и подходит к ней. Нужны либо карта-ключ, либо скан руки или лица.

— А в другие помещения, кроме холла, попасть можно? — спрашивает он у Диля.

— Нет, — важно отвечает тот. — Намертво запечатаны. Думаешь, там кто-то есть? — Он шаркает к двери, и Ён предпочитает уступить ему место, отступив в сторону. Диль сперва проводит по системе распознавания, но та никак не реагирует — сломана. Тогда он бьёт дверь кулаком, затем пытается выломать ногой, после таранит с разбегу. На той не остаётся и царапины. — Если есть, то замурованы внутри навечно. — Он трясёт руку, на костяшках теперь кровоточит разодранная кожа.

— Мог бы так и не стараться, — подмечает Ён.

— Увидел, поверил, отстал.

Ён вовсе не ждёт, что кто-то будет ему что-то доказывать. Он просто вспоминает о бабушке с дедушкой, которых отец отправил в Серый дом. Возможно ли, что они не остались в холле и не попали в руки торговцам, а нашли где жить здесь, среди многочисленных коридоров и комнат. В здании протяжённостью в сотни километров наверняка нашлось бы место для одной пожилой пары.

Постепенно нарастает гомон. Они идут ещё немного и выходят на людей, оставшихся у порога после изгнания из города.

Тьму рассеивают лампады, поскольку электричества нет. Местные сидят и спят прямо на полу. Нет никаких укрытий, ведь они и так под крышей. Воняет, как и упоминал Врач, хуже, чем возле химзавода. Тут же и помойка, и отхожие места. Выносить это всё некуда и отгораживаться тоже нечем.

Ён затыкает нос, пробираясь мимо сидящих у лампад людей. Небольшими группами они расползлись по ширине холла и почти не двигаются. Хуже наказания и не придумать. Среди них сплошные старики. Так что же? Они провинились лишь в том, что постарели и больше не могут работать?

Ён обходит одного старика и сперва думает, что он спит. Но потом через пальцы, прикрывающие нос, пробивается трупный запах. Старик бледен, лицо застыло в страдальческом смирении. Они здесь даже похоронить никого не могут.

— Чего встал? — толкает его плечом Диль. Его запах — вонь пережаренных крыс и свежесть утра — перебивают зловония Серого дома и пробуждают Ёна от кошмара, который застрял в голове и крутится снова и снова, не давая выбраться из своей паутины самостоятельно. — Шагай резвее!