Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
– Темно… Олег, Ирка остается одна…
– Все будет нормально с ней, – пообещал я. – Я клянусь.
– Как обидно, – на губах Игоря лопнул кровавый пузырь, он широко зевнул. По дороге пробегали урса, но я это слышал как-то очень-очень отдаленно, словно все это меня не касалось.
– Что остается от сказки потом – После того, как ее рассказали? – спросил Игорь.
Потом он умер.
…Я догнал наших примерно через километр. Но урса догнали их еще раньше. Кажется, Колька совсем ослабел, а остальные не бросали его до последнего.
В общем, я метров
Чуть ближе ко мне Колька, держа топор в левой, тяжело отмахивался от урса, наседавших на него и отрезавших его от остальных. Олька, прижатая к кустам на обочине, вращала корду в обеих руках, рубя с потягом.
Я опоздал… Колька завязил свой топор в основании шеи одного из урса, не смог – с левой – быстро его выдернуть… Ассегай ударил его в бок под вытянутую руку. Колька отпустил топор, схватился за ландскетту, его ударили в спину, и он упал. Уже на бегу я увидел, как он, приподнявшись, всадил выхваченный левой рукой охотничий нож в ступню одного из урса.
Каким-то невероятным усилием Олька пробилась к лежащему, раскидав урса, – и, встав над ним, отчаянно рубила кордой. В нее начали бросать толлы, и я, не добежав каких-то двух десятков шагов, увидел, как она закачалась и, осыпаемая ударами клинков, упала, прикрывая Кольку своим телом.
Наверное, их изрубили бы в куски, но тут я наконец добрался до урса. Они очень увлеклись, поэтому я прикончил троих раньше, чем они опомнились, – одному снес руку с плечом, второму перерезал горло дагой, третьему всадил палаш между лопаток – и тоже не сразу освободил лезвие.
Ятаган раскроил мне левое плечо и грудь под ключицей. Ликующий вопль захлебнулся – дага вонзилась в орущую пасть урса, скрежетнув о позвонки. Замахнувшийся топором схлопотал пинок в живот – такой, что его унесло в кусты, а в следующий миг я, в приседе крутнувшись волчком, подсек коленки еще одному и вывалил ливер другого ему же под ноги. Третьего я отоварил в висок кулаком с зажатой в нем рукоятью даги – он свалился без звука.
Потом я метров пятьдесят гнался за убегающими урса, почему-то не догнал – и, остановившись, обнаружил, что у меня в правом бедре торчит толла. Лезвие ощутимо скреблось о кость, и я, вырвав толлу, вскрикнул и выругался.
Ленка старалась остановить кровь, хлеставшую из раны в боку у Сергея. Какой-то урса уползал, пачкая за собой траву кровью и поносом, в кусты. Я догнал его и, наступив на спину, рывком за спутанные жесткие волосы переломил ему позвоночник. Потом подошел к нашим.
Олька была мертва. Это я понял сразу – в горле у нее торчала толла, это не считая всех остальных ран. Я оттащил ее в сторону – правая рука слушалась плохо, ее окатывали волны боли, от которых мутилось в глазах, а земля начинала казаться толстым слоем резины.
Олька напрасно пожертвовала собой. Серые глаза Кольки равнодушно и внимательно смотрели сквозь меня куда-то… не знаю куда. Может быть, туда, куда уходят все окончившиеся сказки?
Я нагнулся ниже – закрыть ему глаза. И упал в глубокую-глубокую яму, откуда меня вытащил Сергей – он волок меня, как я недавно Игоря, а одновременно бил по щекам свободной рукой.
– Пусти, я сам пойду, – прохрипел я, с удивлением обнаружив, что сам несу свой палаш, хотя руку ощущаю плохо. Я кое-как был перевязан, сам Сергей – тоже. Идти, впрочем, мне не хотелось. После того, как за полчаса на моих глазах погибли трое моих друзей, мне хотелось умереть, только как-нибудь так, чтобы не прилагать к этому усилий… и не очень больно, потому что и так уже хватит боли…
Я волокся куда-то сквозь эту боль, как сквозь густой, горячий, приторный кисель. И ненавидел себя за то, что я еще жив, когда все мертвы, что у меня не хватает духу вонзить дагу себе в сердце, так легко и просто – еще чуточку боли, а потом – покой и тишина…
– Сергей, убей меня, – попросил я его. Он выругался и покосился на меня дико.
Потом я увидел Танюшку. Она вышла навстречу из-за кустов, а следом еще кто-то, и еще – и еще несли носилки, на которых лежала Кристина, я узнал ее сразу.
– Ты весь в крови. – Танюшка уронила залитую кровью корду, и та вонзилась в землю.
– Это не моя кровь, это Игоря. – Я забыл о том, что и сам ранен, поискал глазами Ирку Сухоручкину и сказал: – Ир, Игорь убит, – потом мой взгляд наткнулся на Вальку Северцеву, и я добавил: – И Колька убит тоже…
Ирка заплакала, спрятав лицо в ладонях. Валька рассеянно посмотрела вокруг, покусала губу.
– Значит, и брат, и парень… – Она медленно улыбнулась.
А потом вогнала стилет, который держала в левой руке, себе под левую грудь.
«Ну и правильно», – подумал я. И снова потерял сознание.
В последующие несколько часов на вынужденном привале я еще несколько раз приходил в себя и отрубался. То ли от потери крови, то ли от нервного перенапряжения… В бездонном безвременье ко мне приходили Олька, Игорь, Колька – живые, и тоскливый ужас выталкивал меня «на поверхность».
Кто-то принес трупы – сходили, не побоялись. Это было правильно. Похоронить их по-человечески – мы были обязаны сделать это… Вроде бы плакал Андрюшка Соколов – а потом оказалось, что это правда. И еще оказалось – его Ленка Черникова погибла буквально в шаге от него, ей разрубили голову топором…
Не было Вадима. Не было Джека, не было Ленки Власенковой с Олегом Крыгиным. И Сережки Лукьянко с Вильмой не было тоже, и Богуша, и Наташки Бубненковой…
Была ночь. Глухая, полная барабанов где-то неподалеку… или, может, вдалеке, по здешним ущельям звуки разносятся странно… Черная, полная вязкого ужаса – ночь… Клинок выскальзывал из моих ножен снова и снова, падал передо мною, словно шлагбаум… Это было хуже смерти, это было нечестно – такая мука от мысли, что я привел своих друзей сюда на смерть. Я не хотел, я не мог хотеть их гибели – я всего лишь пытался остаться собой… или стать кем-то лучшим, чем раньше…