Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
– Девчонки нас убьют, – сказал он и засмеялся.
Мы подошли к голове медведя и обнялись. Левая рука у меня болела, но почти неощутимо на фоне горящей огнем груди – там боль казалась почти нестерпимой, но тем не менее странное ликование пересиливало и ее. Я почувствовал, как улыбаюсь, – и это была не вымученная улыбка.
Сергей, сняв руку с моих плеч, коснулся ладонью своего бедра, а потом положил окровавленные пальцы мне на грудь. Я вздрогнул, но, не спуская с него глаз, мазнул себя по груди и положил руку на глубокую рану в левом плече Сергея; рука Вадима коснулась моей груди
– Мы теперь братья, – серьезно сказал Сергей.
– Смотрите, как бы сожителями не назвали, – заметил Вадим. – Помогите сесть, братцы, а то что-то голове неудобно… на плечах.
Я подумал, что сесть – и правда неплохая идея.
– Ну шей, что ли, – сказал я и, повернув голову, уставился в пламя костра.
У Вадима была рассечена голова – в трех местах справа под волосами, – треснуты два ребра и сильно ушиблены спина и – пардон – копчик, из-за чего он не мог лежать на спине. У Сергея медведь разорвал в двух местах левое бедро, рванул левое плечо; кроме того, у него тоже оказалось сломано ребро справа и треснула левая ключица. У меня через всю грудь тянулись две параллельные – до ребер! – раны, было вывихнуто левое запястье и сломана ниже локтя лучевая кость.
Медведя как раз сейчас свежевали, с трудом переворачивая, и Ленка Власенкова сказала, что шкуры вполне хватит на три зимние куртки с капюшонами. Пещера оказалась вместительной, хотя и не очень высокой – чуть больше роста взрослого мужчины, – а в ее глубине находились еще два коридора, уводившие куда-то дальше. Их еще никто толком не исследовал, только глянули, нет ли там зверья.
Но костер на полу уже горел. Левую руку мне успели заключить в глиняный лубок, и теперь Олька раскладывала на остатках моей футболки аккуратно согнутую иглу, прокипяченную вместе с нитками. Смотреть на это не хотелось. У меня звенело в ушах.
– Олежка, – ласково сказала Ольга, – будет больно. Я это не очень хорошо умею… Может быть, пусть мальчики тебя подержат?
– Не надо, – поморщился я. – Шей давай.
– Я подержу за руку, – вызвалась Танюшка. – Просто подержу, – и опустилась рядом на папоротник. – Хочешь?
Это был нечестный вопрос. Я промолчал, и ее тонкие, сильные пальцы охватили мою ладонь. Тогда я поднял глаза и поймал ее взгляд…
…Было, наверное, очень больно. Но, когда я невольно вздрогнул и стиснул зубы, в Танюшкиных глазах тоже появилась боль, и я заставил себя улыбнуться, сказав ровным голосом:
– Да все нормально.
Боль и правда – после нескольких обжигающих вспышек, почти непереносимых – сделалась не то что слабее, но какой-то отстраненной. Мне стало смешно – вот Средневековье! Меня шили швейными нитками, промыв раны вересковым настоем, – обхохотаться… Потом я, кажется, отключился и выплыл из обморока от того, что Танюшка капала мне на щеку слезами. По ребрам в обе стороны текла кровь, кто-то убирал ее чем-то мягким и влажным.
– Еще два стежка, – сказала Ольга. – Сергей, ты готов?
– Готов, готов, – отозвался мой друг и… брат. – Слушай, трусы тоже снимать, что ли? Ленка меня убьет.
– Ленка! Чередниченко, Ленка! – обрадованно заорал кто-то (я не понял – кто). – Олька с твоего Сергея трусы снимает!
– Дураки, – улыбаясь дрожащими губами, сказала Танюшка. – Правда, Олег?
– Правда, – кивнул я. – Не плачь, Тань, мне не больно.
– Я не плачу, это дым в глаза лезет, – сердито сказала Танюшка.
– Все, – объявила Олька. – Сейчас еще ивовым порошком присыплю.
– Знахарка, – сказал я и не выдержал – застонал. Боль перестала быть огненной, превратилась в дергающую, словно раны жили собственной жизнью.
– Попей настоя на листьях, литр, не меньше, – серьезно сказала Олька, вытирая иглу и бросая ее в кипящий котелок. – И ложись спать. Спи и спи…
Кажется, Олька варварски нашарашила в «настой на листьях» макового отвара. А может быть, я просто так замучился, что уснул раньше, чем Танюшка укрыла меня одеялами. Последнее, что я услышал, были слова Ольги:
– Ты не бойся, Тань, у него быстро срастется. Тут вообще все быстро заживает…
И еще я успел подумать две вещи:
а) тут и правда все заживает в разы быстрей, чем на Земле;
б) у меня сегодня день рождения, но мне по-прежнему четырнадцать.
Леса на склонах Карпат оделись в чеканные медь и золото, и только кое-где еще лежали изумрудные россыпи самой стойкой листвы. Утренники были холодными, но заморозки не наступали, в воздухе серебристо тянулась паутинка, и дни стояли теплые, как дружеское рукопожатие. Вода в ручье по утрам отливала холодной синевой и лучше любых примет возвещала, что осень пришла на самом деле, надолго, а следом за осенью придет зима. Но у нас не было свободного времени, чтобы задумываться над этим…
…Группа инструкторов выделилась как-то сама собой, безо всяких голосований и обсуждений. Андрюшка Альхимович продолжил, естественно, нас тренировать в том, что на нашей Земле называлось «туризм», а тут превратилось в вопрос выживания. Сергей, Вадим и Арнис занялись с остальными боксом. Игорек Басаргин и Олег Фирсов учили метать ножи и топоры. Колька в меру своих знаний тренировал остальных по самбо. Ну и мне досталось, конечно, фехтование…
…– Любимые удары у них – рубящие. – Я ходил перед сидящими на траве друзьями, держа в опущенной руке палаш. – Это мы все уже заметили; рубящие – в голову и в шею… Север, иди сюда, вспомним пятую защиту с ответной атакой. Смотрите все!..
…Парные поединки требовали моего контроля, и я расхаживал между фехтующими, стараясь поправлять ошибки и показывать, «как надо». В классическом фехтовании на рапирах нет рубящих ударов, мне и самому приходилось многому учиться «по ходу». И странно было ощущать, что я сейчас несу ответственность за то, как будут тренироваться мои друзья, а значит… значит – останутся ли они живы.
Действительно, странное ощущение. Остро-волнующее.
– Бэн, дубина, – локоть не отставляй! – крикнул я, становясь с ним в пару – Олег Фирсов, ухмыляясь, сделал шаг в сторону. – Смотри: раз, два – оп! И ты без руки. Понял? – Бэн кивнул, и я указал Олегу на его место: – Давай, Фирс…