Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
Потом девчонки хором спели под общий хохот: «И когда оборвутся все нити и я лягу на мраморный стол, я прошу вас – не уроните – бум! – мое сердце на каменный пол!..» Басс вновь перехватил инициативу вместе с арфолирогитарой и, аккомпанируя себе резкими аккордами, запел свою – такой мы еще не слышали:
Это даже не обида,Это в общем не беда.Не показывайте виду,Что вам страшно, – никогда…Все разговоры умолкли после первого куплета. Игорь умел писать стихи – печатал их в газете, и пели их почти все тургруппы района – шуточные, лирические, философские, даже про войну… Но таких мы от него не слышали ни разу. Странный металл звенел в голосе, а глаза – глаза смотрели сквозь нас, сквозь каменные стены, куда-то в морозную лунную ночь. И в зрачках колебалось пламя светильников. Я увидел вошедшего с холода Кольку Самодурова – он смеялся чему-то, когда вошел, но сейчас привалился к камням у входа плечом, поднес ладонь к губам и так окаменел не хуже окружающего базальта, не отрывая взгляда от Игоря.
Ты не смей о страхе помнить,Ты не должен отступать.Если кровь – зажми ладонью,Если больно – наплевать…Танюшка нашарила на столе мою руку и отчаянно сжала пальцы. Я даже не очень это заметил.
Если жутко – улыбайся,Если ранят – ничего.Научись смеяться, еслиТрое – и на одного…Игорь приглушил ладонью струны, отложил инструмент и, обведя нас всех блестящими глазами, резко поднялся, вышел, на ходу схватив теплую куртку. Мы не сразу зашевелись. Так и сидели, ошарашенные этой песней. Не знаю, как остальные, а я ощущал какую-то звенящую, напружиненную пустоту внутри, как перед схваткой. Какие-то образы всплывали в этой пустоте – словно поднявшиеся из глубин той памяти, которую зовут наследственной.
Север неуверенно потянулся за лирой, взял ее. Пощипал струны, устроился удобнее и тихо запел хорошо всем знакомую, словно разбавляя густую тишину…
Знаешь ли ты, как памятьВ эти часы остра?Стиснутые лесами,Мы сидим у костра… [16]Я вышел наружу. Луна, хотя и неполная, сияла; серебристыми искрами брызгали сугробы. Поднявшись на скалу, я невольно улыбнулся – местность не казалась мертвой. Несколько человек неподалеку катились по склону между деревьями. Перекликались голоса. Кто-то развел большой костер, возле него Саня что-то объяснял своей сестре. Совсем неподалеку Вадим сбивал с лыж слежавшийся снег, а Наташка Крючкова за его спиной коварно лепила снежок.
16
Музыка В. Бокова, стихи В. Сидорова.
Я выбрался на тропинку, ведущую от нашей пещеры, и подошел к костру. Санек с сестрой уже куда-то умелись, и я, присев на притащенное кем-то бревно, уставился в огонь.
Настроение улучшилось… Нет, неправильно – настроение изменилось. Мне было спокойно и чуть грустно. Кончится праздник, придут урса, снова будут схватки, и, может быть, чья-то кровь зальет снег – не может ведь нам бесконечно везти… Кто это будет, интересно?
Заскрипел снег. Я не очень охотно обернулся; за моей спиной на лыжах стояла Татьяна. Мою пару она держала в руках.
– Пойдем, походим на лыжах? – предложила она. Я молча поднялся, принял у нее самоделки, начал затягивать ремни вокруг пятки унтов. – Олег, тебе не кажется, что мы тут друг с другом меньше, чем в Кирсанове? Все время рядом – а вместе почти не бываем.
– А тебе этого хочется? – Я выпрямился.
Танюшка накинула капюшон:
– Я же пришла… Там тепло, светло, еда и поют. А я пришла.
– А тут красиво, – возразил я и подумал, что и правда глупо себя веду. И даже как-то странно, словно меня от нее магнитом отталкивает.
Мимо нас, держась за руки и смеясь, проехали Арнис и Ленка Рудь. Синхронно перевалили снежный бугорок и остановились погреться у огня. Мы проводили их глазами и – бок о бок, по целине – двинулись в лес. Я провел по поясу, найдя наган, и обратил внимание, что у Танюшки на ремне висит ее кинжал.
В лесу было жутковато и красиво, как в серебряном сне. Тонко, хрустально звенел бегущий ручей – тот самый, что вытекал от нашей пещеры. Смех и выкрики слышались и здесь – они, словно тонкая ниточка, связывали нас с реальным миром в лунном мираже, через который мы двигались.
– Почитай мне стихи, – попросила Танюшка. Я, глядя себе на носки лыж, тут же негромко откликнулся:
– Ты меня на рассвете разбудишь…
– Не надо, – выдохнула Танюшка.
Я, по-прежнему не глядя на нее, упрямо продолжал, и она больше не перебивала…
…Проводить необутая выйдешь…Ты меня никогда не забудешь…Ты меня никогда не увидишь…Заслонивши тебя от простуды,Я подумаю: «Боже всевышний!Я тебя никогда не забуду,Я тебя никогда не увижу…»Не мигая, слезятся от ветраБезнадежные карие вишни…Возвращаться – плохая примета!Я тебя никогда не увижу…Даже если обратно вернемсяМы на землю, согласно Хафизу —Мы, конечно, с тобой разминемся…Я тебя никогда не увижу.И окажется так минимально…Голос у меня вдруг сорвался, но я коротко передохнул и продолжал:
…Наше непониманье с тобоюПеред будущим непониманьемДвух живых – с пустотой неживою…И качнутся в бессмысленной высиПара фраз, долетевших досюда:«Я тебя никогда не увижу…»«Я тебя никогда не забуду…» [17] —и я повторил еще раз:
– Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду, Тань.
– Олег. – Я оглянулся. Танька стояла, держась высоко поднятой рукой за ствол дуба, губы у нее кривились. – Олег, ну зачем ты это прочел?
17
Стихи А. Вознесенского.
– А что – плохо прочел? – Я провел ладонью по щекам. Получилось зло. Танюшка качнулась. – Прости, – попросил я. – Давай еще погуляем.
– А если не прощу? – жестко спросила она. – Если я сейчас скажу: «Больше не подходи ко мне. Никогда». Тогда – что, Олег?
– Я не подойду, – ответил я и, подойдя к ней, уронил в снег меховые краги, взял ее ладони в свои. – Ты рукавицы забыла, – и начал осторожно дышать на них. – Так что, прогонишь?
– Нет… – слабо выдохнула она. – Подними, настынут же…