Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
– Олег, все нормально! – весело прокричал Игорь. Краем глаза я заметил, что Вадим сражается всего-навсего с одним урса. Так, быстро мы…
«Мой» урса прыгнул вперед, размахиваясь рубануть в голову. Я увернулся, пнул его в пах и помчался следом за покатившимся по склону врагом, чтобы уже не дать ему встать, – обойдется, выродок…
Урса внезапно остановился, сжавшись на снегу в комок, – я был вынужден по инерции через него перепрыгнуть. Проскользил сколько-то и, ощутив сильный удар в левый бок, развернулся и достал встающего урса рубящим ударом в висок – кабанье-рептилий череп раскололся, заливаясь кровью.
Меня шатнуло, и я, сам не понимая почему, сел в истоптанный снег. Дикая боль
– Олег! – дернулся ко мне Сергей. Его противник побежал, я махнул палашом: уйдет же! Сергей резко повернулся, из его руки вылетел метательный нож, и урса, взмахнув руками, рухнул и съехал по снегу в ручей. Нож торчал у него в затылке. – Олег, ты что?!
Сергей все-таки подбежал ко мне, встал на колено, вонзив в снег палаш.
В боли появился какой-то перерыв, и я ответил:
– Не знаю… – Но голос сам собой оборвался мучительным кашлем – и я увидел, что откашливаю струйки темно-вишневой крови.
– Вадька, Север! – закричал Сергей и нагнулся, а потом мне стало еще больнее, хотя это, казалось, было невозможно, и я упал в снег. – Олег ранен!
«Ранен?» – подумал я. Надо мной склонились три лица, а между ними среди низких серых облаков я увидел пронзительно-голубой овал чистого неба.
Потом оттуда, сверху, полилась клубящаяся чернота, и я утонул в ней. Там было спокойное покачиванье, только бок временами дергало, а думать совсем не хотелось, что для меня было необычно. Но потом я ощутил жар огня, услышал голоса – вроде бы и Танькин – и напрягся, пытаясь понять, о чем они говорят. Глаза у меня вроде бы были открыты, но я видел почему-то только вереницы огненных теней, кружившиеся в странном быстром танце…
– …селезенка…
– …кровь в животе…
– …нет…
– …он тебя не видит, Тань…
– …толла…
– …сразу почти отключился…
– …будем вытаскивать…
– …держите его…
– …Таня, уйди!..
Больно. Мне стало очень больно, и эта боль рванула меня куда-то вверх, навстречу сыплющимся с небосклона звездам…
Я не умер, хотя Олька говорила – должен был. Наверное, толла все-таки не достала до селезенки – не знаю. Когда я пришел в себя, был уже конец января, – я провалялся без сознания больше двух недель.
Эти недели я тоже не помню. Просто временами в той темноте, где плыл я по нездешним рекам, меня настигала боль; в рот что-то вливалось – и боль уходила, вновь отправляя меня в дремотное путешествие без звуков, запахов, красок и ощущений.
Когда я открыл глаза – была ночь. Злобненький голосок снаружи выпевал песню вьюги: «Вью-у-у… вью-у-у… вею-у-у…» Меня окружала полутьма, подсвеченная отблесками костра, пахнущая людьми, дымом, жареным мясом, наполненная сонным дыханием и треском дров в очаге.
Боль в боку была, но какая-то поверхностная, как при заживающем порезе, который ненароком задел. Мне даже хотелось потянуться, но я лежал под одеялами и не стал этого делать. Вместо этого я повернул голову.
Справа от меня, скорчившись и положив голову на руки, скрещенные на коленях, сидела Танюшка. Я слышал ее затрудненное дыхание, а потом заметил – или это отсветы костра так пошутили? – круги возле глаз, какие бывают от усталости и недосыпа. Как пишут в старых романах – сердце мое дрогнуло от нежности (правда!), и я хотел ее окликнуть, но не успел – чья-то ладонь легла мне на губы, и я увидел над собой улыбающуюся физиономию Сергея под спутанными лохмами светлых волос, с белозубой и радостной улыбкой.
– Очнулся? – прошептал он. – Привет… Не трогай ее. Мы-то меняемся, а она около тебя днюет и ночует, не отгонишь… Попить, что ли?
Хорошо помню, что я спросил. Меня это почему-то так волновало в тот момент, что все остальные мысли выскочили из головы:
– Эй, а как… в смысле – кто… когда я в туалет?!
если ты хочешь любить меняполюби и мою теньоткрой для нее свою дверьвпусти ее в дом.тонкая длинная черная тварьприлипла к моим ногамона ненавидит светно без света ее нетесли ты хочешь – сделай белой мою тень…если ты можешь – сделай белой мою тень…кто же кто еще кроме тебя?кто же кто еще если не ты?если ты хочешь любить меняприготовь для нее кров.слова ее все ложьно это – мои слова.от долгих ночных беседпод утро болит головаслезы падают в чайно чай нам горек без слез… [21]21
«Nautilus Pompilus».
Было третье февраля, когда я, опираясь на плечо Танюшки, выбрался наружу. Я всегда ненавидел болеть и пользоваться чьей-то помощью. Но сейчас – другое дело. Танька вела меня, закусив губу, и лицо у нее было таким серьезным, что мне стало смешно…
…Урса потеряли до сотни бойцов еще до того, как подошли к горной крепости Шверды. Мои ребята и появившиеся австрийцы по кусочкам раздергивали их дозоры и фуражиров. Чернокожие, поняв, что чехов им не взять, попытались было тронуться в обратный путь, но их продолжали бить беспощадно – и остатки полутысячной орды растаяли среди неприветливых морозных лесов. Едва ли кто-то вернулся в их земли и донес неведомому начальству весть о судьбе экспедиции. Потерь у нас не было совсем, даже раненным оказался я один. Шверда и конунг австрийцев, молчаливый светловолосый мальчишка по имени Эмиль, навещали меня как раз через день после того, как я пришел в себя…
…– Жаль, что я все это время валялся без сознания, – признался я и с удивлением ощутил, что мне и в самом деле – жаль. Но Татьяна, кажется, была другого мнения. Стягивая у меня на груди меховой плащ, она сердито сказала:
– Ну конечно. Добился бы, чтоб тебе еще и голову снесли.
– Тань, я кыназ или нэ кыназ? – поинтересовался я. – Я, в конце концов, воевать должен со своими рядом. А не под шкурами валяться.
– Навоюешься еще, – безапелляционно отрезала она. – А сейчас сиди и дыши свежим воздухом.
Было холодно. На площадке перед пещерой сверкали клинки и лязгала сталь – шла обычная тренировка, но, когда я устроился удобнее, поединки разом остановились, и все, повернувшись в мою сторону, грянули:
– Слава! Слава!! Слава!!!
И было это вполне серьезно. До такой степени серьезно, что мурашки по коже.
– Тань, – попросил я, – принеси-ка мои клинки.
– И не подумаю… – воинственно начала она, но я, подняв голову и глядя ей в глаза, повторил спокойно:
– Принеси, Тань.