Скажи смерти «Да»
Шрифт:
Я часами могла сидеть перед зеркалом, поправлять форму губ тончайшей кисточкой диоровского карандаша или припудриваться, чувствуя, как ложится прозрачным бархатом невесомый порошок и освещает лицо, совершенствуя его и завершая, или подкручивать специальными щипчиками ресницы, делая их немного кукольными. Все это такие мелочи, но сколько удовольствия от ощущения собственной привлекательности! Как я люблю все эти тюбики, баночки, коробочки и флакончики! Уже сами по себе они являются произведениями искусства, какими-то миниатюрными скульптурками, вылепленными мастерами разных школ, стилей и направлений. Так приятно смотреть на них еще перед тем, как краситься, брать их в руки, открывать, закрывать и ставить на место. Так, наверное, снайпер любит свое оружие, наслаждаясь его видом перед тем, как приступить к делу, потому что потом, в деле, уже не до него, уже другие задачи и цели, уже на другое он смотрит в прицел.
Здесь, в Штатах, макияж, кстати, не в чести — здесь в моде естественность. Это поразительно: на улице видишь женщин, которым косметика могла бы помочь, сделать их красивее и привлекательнее, но они предпочитают эту так называемую естественность и остаются крокодилами. Вот и удивляешься тому, что они еще моются и пользуются дезодорантами и туалетной бумагой — это ведь уже неестественно. Странно, что женщины отказываются от возможности выглядеть лучше: они же не мужчины, которые, если они не голубые, конечно, косметикой пользоваться не могут и должны полагаться на природные свои качества. Мне, признаться, по духу ближе, скажем, средневековая Япония, где женщины красились так, что фактически создавали себе новые лица, новые образы — как это до сих пор делают гейши.
Но мне, впрочем, наплевать на то, что сейчас в моде в Америке, как раньше было наплевать на то, как принято краситься в Москве. Поэтому я крашусь сильно и ярко — красная помада, синие ресницы, черный лак. И парик у меня жгуче-черный — вот такая выходит картина, и я давно не удивляюсь, что привлекаю к себе внимание, и знаю причину собственной привлекательности.
Потом, накрасившись уже, я каждое утро стояла еще какое-то время перед большим, в полный рост, зеркалом, рассматривая себя, словно ища что-то новое. Короткий ежик покрытых черной краской волос, нежное без косметики, но жесткое и холодное после макияжа лицо — даже в какой-то степени хищное и злое — может, потому, что до сих пор кажется мне неестественным, искусственным и отчасти чужим, родившимся в ходе пластической операции; заметно похудевшее за последний год тело — результат ежедневного плавания и прочих физических упражнений, — по-прежнему упругая, небольшая грудь. Мысль о силиконе мне в голову не приходит. Рост, естественно, по-прежнему маленький — в моем возрасте уже не растут, — но я его компенсирую неизменно высокими каблуками, а изящность фигуры подчеркиваю обтягивающей и исключительно черной одеждой.
Пара часов мне, как правило, на макияж. Заезжали на студию на час-два, а если надо было, то на значительно больший срок. Всякий раз, когда оказывалась в Голливуде, мне вспоминалась книжка Лимонова, в которой он утверждал, что американцы больше говорят о работе, чем работают. Не верила ему, но потом вынуждена была признать, что так оно и есть, хотя со всех сторон только и слышишь, как много приходится работать, что вся жизнь проходит в работе и что важнее работы ничего нет. На самом деле впечатление складывается совсем другое. Бесконечное кофепитие, длинные ланчи, на пару часов, за которыми якобы необходимо обсудить важнейшие дела, долгие телефонные разговоры не всегда по делу — в основном вот так. Нет, конечно, когда возникает запарка, тут все пашут дай бог, потому что от этого доходы зависят, премии и повышения. А просто, в обычные дни, особого рвения — не показного, а реального — что-то не видно.
Обедали мы часов в шесть — одни, или с Мартеном, или с кем-то еще. Есть в Лос-Анджелесе несколько престижных ресторанов, где голливудский люд обитает, — так что, если были с кем-то, туда и отправлялись. Ну а вдвоем, как правило, заваливались туда, где подавали любимую мою мексиканскую кухню, — во всех мексиканских ресторанах Лос-Анджелеса меня, кажется, по имени знали и считали завсегдатаем. Кореец за время, что живет со мной, жаловаться на острую пищу уже устал, но я время от времени шла ему навстречу, отправляясь с ним в японское, китайское или корейское заведение.
А по вечерам — либо дискотека, либо клуб элитный, либо тусовка голливудская. Вездесущий Мартен чуть ли не от всех приглашения получал, ну и нас тянул с собой. Партнеры все же. Постепенно мы своими людьми в Голливуде становились, и уже совсем не удивляло, если рядом со мной кто-то из звезд оказывался, кого я раньше только на экране видела. Обычное дело — чему удивляться? Кореец, как человек более непосредственный, поначалу был менее сдержан: как-то с Шэрон Стоун познакомился, которая ему понравилась в “Основном инстинкте”. Это, кажется, в самом начале года было, когда у нас уже съемки шли. И тут Мартен позвал на вечеринку к кому-то, уже не помню, к кому точно. О чем-то мы с ним говорили, о нашем фильме скорее всего, и тут я оглянулась на Корейца и вижу, что глаза у него такие круглые, словно он пластическую операцию где-то в туалете себе сделал. Ему даже говорить ничего не надо было — проследила направление его взгляда и подумала еще, что в чем-то мы с ней похожи. Были похожи. Когда я была Олей Сергеевой, пухленькой блондинкой, — правда, мне тогда многие делали комплименты по поводу сходства с Монро, и я под нее красилась и подражала ей какое-то время, даже специально все фильмы с ее участием просмотрела. И хотя сходством гордилась все меньше и меньше, о нем не забывала — пока ты мне не сказал чуть ли в самом начале наших отношений, что Монро бесцветная пустышка, созданный миф, что я гораздо лучше, что я — индивидуальность и ни на кого походить мне не надо, кроме как на саму себя.
И мысль о сходстве со Стоун мне не польстила — Оливия Лански совсем другая. Волосы у нее черные — после того, как выписалась из клиники, лысая была — ей необходим был парик, и только черный подошел к новому, изменившемуся под руками хирурга-пластика лицу. Я ведь и сейчас парик ношу — их у меня несколько штук, и все исключительно черные, — потому что сколько свои волосы ни отращивай, боюсь, что шрам все равно заметен будет. Вот тебе и касательное ранение…
— Бобби, — обращаюсь к Мартену, — мистер Кан у нас поклонник мисс Стоун — не мог бы ты ему помочь…
И Бобби помог — подошел и Корейца ей представил. Они о чем-то поговорили немного, и я еще пожалела, что у Корейца английский не настолько хорош, хотя для того, чего ему хотелось, словарного запаса должно было хватить. И тихонько растворилась в толпе, пока он там с ней обменивался любезностями, — она одна была, без бой-френда, может, и сварилось бы там чего у них. Подумала еще, как Кореец будет счастлив, наверное, переспать с женщиной, которая его возбудила с киноэкрана — ну точно возбудила, с чего бы он тогда на нее так смотрел? — и будет ему что мне рассказать потом.
А я перемещалась не спеша по залу в сопровождении Мартена, который меня знакомил с теми, с кем не успел еще, и все расспрашивал, какие мне актеры нравятся — и этим поверг меня в серьезные раздумья. Новомодные Бреды Питты и иже с ними, новые секс-символы Америки, совсем не в моем вкусе. Брюс Уиллис — ничего и, конечно же, Шон Коннери. В возрасте, благородный. Я усмехнулась при мысли, что, попади я сюда лет пять назад, наверняка использовала бы любую возможность переспать со всеми более или менее известными людьми. Не из тщеславия, которого не было никогда, а просто из интереса. А сейчас, запади на меня даже всегда нравившийся мне Коннери, я бы отказалась. И не только потому, что он мог в постели оказаться совсем другим и испортить такое хорошее впечатление о нем (как бывало, кстати, со многими мужчинами в моей жизни, которые внешне были приятны, уверенны и солидны, а без одежды либо терялись, либо вели себя по-хамски, либо пытались гонором компенсировать неумение), но в основном по той причине, что мне это неинтересно уже было и совсем ни к чему.
Тут Мартен быстренько от меня отошел, оглянувшись, и я сразу поняла, в чем дело: Кореец на подходе. Мартен тогда, в самом начале нашей совместной деятельности, кажется, не прочь был бы со мной уединиться, не предполагая, что все равно ничего не будет, но Кореец его нервировал, внушая, видимо, страх.
— Что-то вы быстро, мистер Кан, — заметила сухо, улыбаясь про себя. — Надеюсь, беседа была удачной? Вы уж утром поведайте мне, какова ваша любимая звезда в постели.
— Да у меня и в мыслях не было…