Скажи смерти «Да»
Шрифт:
После нашего трехнедельного пребывания в Нью-Йорке я его видела еще трижды: когда мы с Корейцем улетали из Штатов в Россию, когда вернулись из Москвы и перед нашим отпуском в Европе. Он всякий раз называл меня Оливией, делая вид, что не знает, как звали меня прежнюю, — хотя именно он помог Корейцу оформить мой вывоз на лечение в Америку, когда я в коме была после ранения, именно он своего человека дал, когда Кореец летал ко мне в клинику, и его же люди нам все документы недостающие сделали, вплоть до моих водительских прав, и помогли на переговорах с Мартеном. Помощник его ближайший, Виктор, везде с нами был. Кстати, Яша же нам и человека нашел, который занялся нашим стриптиз-клубом. Идею с Крониным тоже он подкинул, и вместо того, чтобы киллеру платить, мы хитроумную комбинацию разыграли, а полученные деньги пустили на фильм, потому что Яша тоже хотел память твою увековечить, — хотя и знал, что у нас тридцать с лишним твоих миллионов есть, мог бы сам и не вкладывать денег в наше кино. Но вот ведь не пожалел своей доли от той суммы, на которую кинули Кронина.
И Соню вспоминала, его жену, которую с осени 93-го не видела, потому что она, как и все прочие, кроме Яши и Корейца, уверена была, что я погибла через год после тебя. Яша мне сам сообщил, что ей ничего не сказал, — я тогда, перед Москвой, спросила, как его жена, и он ответил, что прекрасно, и передал бы ей привет от меня, но мы ведь с ней незнакомы. У меня не раз возникала мысль, что могли бы вчетвером пообедать спокойно — Яша с Соней и мы с Корейцем, потому что вряд ли она меня узнает: лицо другое, и волосы другие, и контактные линзы в глазах, и сейчас я кажусь старше, а раньше казалась моложе, и фигура даже изменилась. Но, на всякий случай, сама этого не предлагала.
Я вспоминала, как она в Нью-Йорке заезжала со мной в гостиницу, пока ты с Яшей занимался делами, и моталась, показывая мне город, — лет тридцать ей тогда было, наверное, тоже еврейка, в теле, грозящем расплыться через пару лет, плотно обтянутом дорогой одеждой. Красивая южной такой или восточной, недолговечной красотой. Как-то она зашла ко мне неожиданно, а я душ принимала, и выскочила к ней в халате на мыльное тело, и ушла домываться, так сказать, а она наблюдала, и потом акт любви был между нами, который она сама вела не слишком умело, но страстно. Грудь у нее была пышная и крепкая, еще не опавшая, и все терпкое внизу, и страстные объятия, в которых мне казалось, что вот-вот хрустнет что-то у меня или дыхание остановится.
И вот теперь их нет — и все из-за кронинских денег. Сначала тебя не стало, а теперь вот их…
Кореец меня от воспоминаний оторвал, сказал, что поедет уже и вернется вечером. Я ему было предложила их к нам привезти, но он отказался — объяснил, что ни к чему им видеть, как он живет, зачем смущать людей, и даже версию про богатую любовницу-американку выкладывать не хочет. Стесняется собственного богатства, что у бандитов и новых русских не принято. Странно, но Юджин не раз меня поражал — и сейчас ему это удалось. И нежеланием демонстрировать, как и где он живет, и тем, как спокойно рассказывает про то, что убил троих человек, притом вооруженных автоматами, как бы между прочим, на себе и своем деянии внимания не акцентируя. Для него это и в самом деле неважно — важно то, что с Яшей случилось, а он, Кореец, как бы и ни при чем. Потребовала ситуация — убил троих, и ничего в этом особенного нет, так получилось.
А может, он просто не хочет, чтобы я их разговор слышала? Глупо, конечно: они и до этого могли обо всем переговорить — Юджин мог предугадать, что я скажу, что поеду с ним. Но почему-то показалось мне, что именно в этом дело, что в Нью-Йорке, возможно, не удалось что-то обсудить, потому что там Кореец каждый день в полицию ездил, и похороны опять же, и с Яшиными партнерами надо было обговорить, как бизнес вести дальше.
— Ты от меня что-то скрываешь, Гена?
Громко спросила, как бы в пустоту, не видя его, но зная, что он неподалеку и услышит. Специально по-русски спросила, впервые с того момента, как вернулись из Москвы, — думая, что на него это подействует, и он от неожиданности скажет то, что мне надо услышать.
Он появился тут же — посмотрел на меня внимательно, снова сел напротив. Прекрасно пряча удивление, проводя отличный встречный удар:
— Что вы спросили, мисс Лански? Что за странный язык — польский?
— Не е…те мне мозги, мистер Кан, — отвечаю опять же по-русски, на ощупь выбирая направление для атаки. — Лучше скажите правду…
— Какую правду вы имеете в виду, мисс Лански? — изумляется он по-английски, делая невинные глаза, но понимает, кажется, что я что-то чувствую, и еле заметно пожимает плечами, переходя на русский: — Завтра документы в посольство отошлю. В Москву мне надо. Леший сказал, что летом еще кто-то копал вокруг Кронина и тех бабок, братву тормошил, обещая солидную долю за возврат. Через тюменских пацанов это шло, так что, думаю, это те тюменцы и есть, которые в Кронина деньги вложили. Оттуда это прилетело — не отсюда. Оттуда был заказ, и оттуда люди прибыли. Где они здесь стволы взяли и кто им Яшу показал — тоже вопрос, но думаю, тот пидор и показал, который к Яше приходил. Он и привез их с собой — и отмашку дал. А стволы — стволы, в конце концов, купить можно: и в Нью-Йорке, так же как в России, бардак…
Для меня это тоже удар: одно дело, когда он рядом, а другое — когда на другом конце света, в двенадцати часах лета. И я вдруг понимаю еще раз, что боюсь за него — как тогда, в Москве, когда Кронин пригрозил мне, что с ним разберется, но только сейчас, после полутора лет, что живем вместе, чувства стали острее, сильнее. Понимаю, что не хочу его потерять, и не знаю, что буду делать, если с ним что-то случится. Нет, я выживу, конечно, и тех ощущений, которые у меня были после твоей смерти, уже не будет — потому что я уже пережила твою смерть, опыт у меня есть, да и Кореец не ты и я другая, совсем другая. Но даже думать об этом я не хочу.
Это не страх, это что-то другое — у столько пережившей Оливии Лански страха быть не может, нечего ей бояться. Это осознание того, что он — единственный и самый близкий мне человек. Я не люблю его так, как любила тебя. Так сильно я никого уже любить не буду — да и вряд ли буду любить вообще. Но и лишаться близкого человека…
Затыкаю себе рот — вернее, сознание, потому что я ведь не говорю, а думаю. И успокаиваю себя усилием воли, и знаю, что на лице у меня все равно ничего не отразилось, а чтобы и в словах ничего не прозвучало, перехожу на английский.
— Почему же они все-таки его убили, Юджин? Почему не пришли на встречу, не попробовали угрожать? Ведь теперь, когда Яши нет, надежды вернуть деньги у них вообще никакой не осталось.
И Кореец мне объясняет, что так бывает, что это частая для России, по крайней мере, история, когда убивают человека потому, что понимают, что ничего с него не получишь, — просто чтобы как-то компенсировать себе потерю. Тот, кто приходил к Яше, понял, что никто ничего не отдаст, да и доказательств Яшиного участия, скорей всего, не было четких. И откуда им взяться, когда все концы давно в воду, времени уже прошло столько? Вот от бессилия и застрелили — просто чтобы показать себе и другим, что в деле поставлена точка, и бабки полученные отработать.
— А ты не думаешь, что они могли вычислить, куда Яша деньги дел? И теперь тебя будут ловить?
— Пусть ловят, — мрачно отвечает Кореец, и я понимаю, что такой мысли ни у кого не возникнет. Ловить не будут, это понятно, но могут поговорить, а потом сделать то же, что и с Яшей — и могут это сделать, кстати, ни о чем не догадываясь, а решив просто обезопасить себя от возможных разборок, которые должны после Яшиного убийства начаться. Как бы ни был страшен и опасен Кореец, есть такие понятия, как численное превосходство, хитрость, засада, — можно иметь звериные инстинкты, но ведь рано или поздно и они не спасут, даже если и предупредят.