Сказители

Шэ Лао

Когда муж вернулся домой, он решил, что старик сумел овладеть ею. Дафэн убеждала, что между ними ничего не произошло, но он не поверил, обозвал ее проституткой, обвинив в том, что она готова спать с любым. Чем больше она пыталась объяснить ему происшедшее, тем больше он распалялся. Каждый день командующий Ван посылал своего адъютанта куда-нибудь по делам, а сам спешил к Дафэн. Дальше становилось все хуже и хуже. Дафэн продолжала:

– А что я могла поделать? Обмануть мужа – значит потом маяться всю жизнь. Быть ему верной – он потеряет место. В общем, в любом случае муж во всем обвинил бы меня.

Каждый вечер, когда адъютант Тао возвращался домой, он жестоко ее избивал. Что бы

она ни говорила, все было без толку. Офицер Тао ничему не хотел верить.

Не добившись своей цели, командующий Ван потерял терпение. Он лишил адъютанта Тао его должности и велел ему немедленно отправляться в действующую армию.

Однако Тао не собирался возвращаться в армию. Тем же вечером, собрав кое-какие вещи, он задумал бежать, Дафэн тоже стала собираться. Она заявила, что поедет с ним куда угодно. Ведь у мужа и жены должно быть именно так. Как говорят, вышла за петуха – иди за петухом, вышла за собаку – иди за собакой. Адъютант Тао, услыхав ее слова, рассмеялся и с размаху так сильно ударил ее по заду, что она упала на кровать. Тут он ей и сказал все как есть. Он давно уже женат, и у него есть дети. Их же женитьба вообще ничего не стоила. Ей лучше всего возвратиться домой к матери. И лучше начисто забыть обо всем, что между ними произошло.

– Вот собачий выродок, выкормыш проститутки... – кричала тетушка. Остальные молчали. Дафэн снова заплакала. Всхлипывая, она сказала, что адъютант Тао продал ее драгоценности и все дорогие вещи. Все, что она принесла с собой обратно, это ребеночек, который шевелится у нее в животе.

Баоцнн лишь теперь окончательно пришел в себя.

– Старший брат говорил верно, – сказал он медленно, – актеры добром не кончают.

Сюлянь взяла Дафэн за локоть.

– Пошли ко мне в комнату, вытрешь лицо. – Она быстро добавила: – Попудришься, накрасишь губы – и станет легче.

Дафэн робко улыбнулась в ответ, и в ее глазах появилось тепло.

– Правильно говоришь, сестрица. Что толку плакать о том, чего уж не вернешь?

Глава 18

Семейство Тан спешило воспользоваться болезнью Баоцина и урвать побольше денег. Они рассчитали, что со смертью Тюфяка Баоцин и Сюлянь лишились аккомпаниатора. Если они не думают сменить профессию, то должны попроситься к ним в труппу и прибегнуть к помощи Сяо Лю. В этом случае семья Тан запросит приличную сумму. Если же семейство Фан решит сменить профессию, то лучше и быть не может. Таны смогут единолично захватить Поднебесную, у них исчезнет основной конкурент. Они были беспредельно рады такому положению вещей и торопились как можно быстрее вернуться в Чунцин, чувствуя себя так, будто их карманы уже были отягощены тугими пачками денег.

Обстановка в Чунцине изменилась. Страна вела упорную борьбу с агрессором. Бремя войны оказалось чрезвычайно тяжелым. Кошелек у простолюдинов давно опустел. Кучка аферистов и спекулянтов сколачивала себе капитал на бедствиях страны. Стоимость жизни неимоверно возросла. У простых людей если и были на руках бумажные купюры, то на них все равно мало что можно было купить. В этих условиях некоторые продолжали вести праздный и разгульный образ жизни. Народ роптал.

Чтобы ограничить развлечения, власти издали указ сог ласно которому В Чунцине разрешалось функционировать т ольк о пяти театрам, четырем кинотеатрам и одному залу народных сказов.

У Баоцина была хорошая репутация в городе, исполнял он сказы о войне сопротивления, и свой театр ему в конечном итоге удалось сохранить. В это время он еще находился в Наньвэньцюане, соблюдая траур по брату.

Для семьи Тан удар оказался роковым. Свой театр сказов, бывший почти в руках, уплыл у них из-под носа. Они решили, что Баоцин где-то их обошел, и потому их театр прикрыли. Тан Сые с женой примчались в Наньвэньцюань, чтобы свести счеты с Баоцином, который все еще был нездоров.

Когда они ввалились в дом и разом заговорили, он, полузакрыв глаза, лежал в постели, подложив под спину подушку. Температура еще не спала, и не было сил слушать незваных гостей. Тан Сые, размахивая руками, устроил целый спектакль. Баоцин, бледный, глядел на них, грустно покачивая головой.

– Эх, – он с трудом выговаривал каждое слово. – Я больной человек. С тех пор как умер брат, я не вставал с постели. Как я мог навредить вам? Поставьте себя на мое место и подумайте. Брат скончался, дочь ушла от мужа, столько печальных дел, я думаю больше не заниматься искусством. Зачем мне еще с вами скандалить, чего делить?

Тан Сые, вытаращив глаза, смотрел на жену. Мясистое же лицо тетушки Тан таило злорадство под фальшивой улыбкой. Она глянула в сторону мужа и едва заметно кивнула головой, что служило сигналом к смене тактики.

Тан Сые тут же заговорил вкрадчивым, елейным голосом:

– Старый друг, если вы не будете выступать, как же быть остальным? Сяо Лю мечтает аккомпанировать вам на трехструнке. Целыми днями он только и думает об этом. Вы должны подумать о нем и моей дочери. Вы не можете хладнокровно смотреть, как они голодают.

– Есть еще и мы двое, – заголосила тетушка Тан. – Жить как-то надо. Денег больше нет, цены снова поднялись, вы не мажете бросить нас на произвол судьбы.

– Ладно. Когда я поправлюсь, я к вам зайду.

Тан Сые и тетушка вышли, повесив головы. Не успели они выйти за порог, как Баоцин заплакал. «Ты был прав, брат, – сказал он про себя, – такая у актеров несчастная судьба, не стоит ломаного гроша».

В сумерках он заметил Дафэн, которая с печальным

видом занималась домашними делами. Почему бы не решиться сменить профессию, найти более достойную работу? Подумать только, собственная дочь лишь из-за того, что отец – актер, попалась на удочку негодяю и была вышвырнута вон как сломанная игрушка. Человек не может так жить, слишком несправедливы эти нравы и обычаи. Тем не менее такова реальность, такова награда за его труд. Баоцин вздохнул. Он никогда не совершал сделок со своей совестью, всегда был осторожным и осмотрительным, всегда знал свое место, всегда мечтал создать свою школу и обучить группу настоящих исполнителей сказов. Теперь все было кончено. Все деньги ушли на похороны Тюфяка. Замужество дочери, его болезнь также потребовали больших затрат. Было истрачено все, до последнего гроша, включая последние сбережения. Стоимость жизни была настолько высока, что не работать означало голодать.

С такими мыслями Баоцин с трудом встал с постели, чувствуя, что ему стало лучше. Раз уж полегчало, нельзя сидеть сложа руки. Он уже мог стоять, ходить и принимать решения. Болеть больше нельзя. Через неделю он съездил в Чунцин и обнаружил, что все еще больше подорожало. Никто уже не мог прожить на одно только жалованье. Каждый стремился прихватить что-нибудь на стороне. Ничего бесплатно не делалось. Бойкий язык и улыбки Баоцину уже не помогали. Без солидных затрат дела не делались.

Народ понимал, что деньги ничего не стоили, и, как только они попадали в руки, их немедленно тратили. Никто не хотел делать сбережения.