Сказка Гоцци
Шрифт:
— На одной шестой земного шара, — печально подытожил Гоша, — люди мыслят одинаково и примитивно.
Больше всего его удручало то, что почти в каждом туалете, обследованном его друзьями, настойчиво повторялась одна и та же мысль: «Жиды, жаль, что вас не уничтожил Гитлер».
От всего этого он пытался уйти в науку, писал статьи, комментарии, но все равно каждые сорок минут вынужден был открывать ногой дверь одного из сортиров великого города.
— Рукой не могу, старина, — признавался он, — если бы ты только видел, что там, на рукоятке… — И тяжело вздыхал: —
Как-то я его спросил, встречал ли он за свою долгую жизнь чистые сортиры, да и к тому же без надписей — и он взглянул на меня, как на идиота. Хотя, вроде, таковым меня не считал.
— Старина, — сказал он, — смотри, только за последний год в нашем городе открылось восемь новых туалетов. Надпись «Еврей не рыба — можно резать ножом» появилась в них еще до установки унитазов, а в пяти из них была нанесена еще во время сборки, на заводе. А что касается дерьма — оно лежит уже на привозимом кафеле… Нет, нет, о культуре страны судят по ее туалетам…
Несколько раз Гошу направляли в Москву — читать лекции особо ответственным работникам.
— Понимаете, — объясняли ему, — они все, конечно, ходячие энциклопедии, но иногда имеются незначительные пробелы. Из-за большой загруженности. Как-то министр культуры на встрече с зарубежными коллегами из-за этой самой загруженности забыл, кто такой Кант. А также Спиноза с Фейербахом. Поэтому напомните им. Ненавязчиво…
Благодаря этим поездкам он был в числе тех немногих счастливцев, которым удалось посетить сортиры центрального комитета партии и многих ведущих министерств.
Он рассказывал, что надписи в туалетах ЦК мало чем отличаются от перл пригородных вокзалов. Хотя и встречались некоторые специфические особенности. Например: «Пусть жиды никогда не мечтают о ЦК». Или: «Надо гнать жидов ногой из нашей партии родной».
В сортире министерства культуры было написано просто и ясно: «Евреи — запор страны», с чем абсолютно было несогласно Министерство мясо-молочной промышленности, в туалете которого было написано: «Евреи — понос страны». Министерство пищевой промышленности использовало старый лозунг: «Евреев — на мыло!». В стране наблюдалась хроническая нехватка мыла — и, очевидно, товарищи собирались таким образом ее ликвидировать.
Зато мнение сотрудников Министерства обороны и ЦК комсомола полностью совпадали: «Жиды, жаль, что вас…»
С годами Гоша становился все грустнее, в туалеты стало заходить невозможно — запахи и грязь стали непереносимы, а надписи — омерзительнее.
— Старикан, — повторял он, — если о культуре страны судят по ее туалетам, то мы все живем в большом неспускаемом унитазе. Если я когда-то и эмигрирую — то только из-за сортиров…
В великом городе он больше жить не мог и переехал в Ригу. Там было не лучше.
— Дружище, — рассказывал он, — я вспоминаю общественный туалет в Дзинтари… Туда шли, как в химическую атаку. Перед входом люди набирали полные воздуха легкие, закрывали рот, затыкали ноздри. Некоторые натягивали противогазы. Запахи проникали в Концертный зал, и симфонии Бетховена, во взбитые сливки кафе на улице Турайдас, где прогуливались красивые люди в красивых костюмах.
Вылетали оттуда со скоростью света. За год были три случая удушения, но так как море было рядом, пострадавших выносили на берег, делали искусственное дыхание — и они приходили в себя.
— Как обстояло дело с надписями? — уточнил я.
— Ассортимент был несколько разнообразнее, — ответил Гоша, — к мату и евреям прибавились латыши: «Передушим латышей, как клопов, и блох, и вшей». О евреях писали с добавлением местного колорита: «Жить евреи здесь не вправе — всех утопим в Даугаве». Однажды даже увидел надпись, адресованную русским — довольно интеллектуальную:
«Ешь ананасы, рябчиков жуй,
Скоро прогоним тебя, русский х…»
В каждой фразе было больше ошибок, чем в туалетах ЦК. Я тебе скажу, старина — надо обладать недюжинным героизмом, чтобы сочинять в такой вони — да еще без ошибок! Ежедневно во всех туалетах я замазывал одну надпись, но она регулярно возобновлялась. Я даже специально носил с собой баночку белил.
— Какую надпись? — спросил я.
— Не хочу произносить, — ответил он, — ты сам знаешь.
— Жиды, жаль, что…?
— Вот именно, — сказал он. — Я мог бы нырнуть в Шнитцлера или в Спинозу — ты знаешь, философия несколько уводит от действительности — но не получалось. Все это начало бесконечно раздражать меня. Ты помнишь, я тебе говорил — если эмигрирую, то только из-за сортиров.
…Я уехал первым. Из-за другого. Потом я узнал, что и он тоже, не выдержав, укатил. Но я не знал, куда. Я жил в Европе и был уверен, что обязательно встречу его. И я даже знал, где — в одном из общественных туалетов Старого Света. Путешествуя, я всегда посещал их. Даже живя в шикарных отелях, я покидал их и шел в какой-нибудь отдаленный общественный сортир, где продавали гашиш или приставали сладкие «педе». Я искал Гошу. И не ошибся.
Однажды, ранней весной, в Женеве, в туалете, на Пляс Бур дю Фур, 5, в соседней кабинке раздалось покашливание, показавшееся мне удивительно знакомым. У меня перехватило дыхание.
— Гоша, — сказал я с замиранием сердца.
— Да, — донеслось из кабинки, — в чем дело?
— Зимний построил Растрелли, Медного всадника — Фальконе. Но кому они все нужны, когда припрет?..
Он вылетел из кабинки, и мы обнялись прямо у рукомойника.
Гоша жил в Чикаго, но сейчас читал лекции по Мартину Буберу в Цюрихе.
Мы устроились тут же, на старой площади в кафе «Ля Клеманс». Переводчики ООН тянули послеобеденное пиво и подсчитывали чужие бабки. Весь в глицинии вежливо журчал фонтан.
— Ну, дружище, рассказывай, — сказал я, — что нового?
— Что нового, — вздохнул Гоша, — у меня новая форма мочеточника. Сейчас он напоминает шестиконечную звезду. Я думаю, это от постоянного чтения надписей о евреях в общественных туалетах. Я ведь все еще бегаю по ним. И с этой звездой — гораздо чаще. Из той страны, как ты знаешь, я удрал — больше не было сил.