Сказка о Емеле и волшебной щуке

1

Из князи — в грязи!

Миля знала, что так говорить нельзя. Но знала и другое: если хочется, всё можно. А ей очень, очень хотелось. И словечек неласковых от души прибавить…

Мыслимое ли дело, из двадцать первого века — в стародавние времена, из мегаполиса — в дремучую деревню, из собственной квартирки в элитном доме в двух шагах от университета — в деревенскую халупу без света, воды, центрального отопления, а главное, без интернета и мобильной связи. Была студентка института государственного управления и предпринимательства, будущий специалист по рекламе и связям с общественностью, единственная дочка владельца супермаркетов шаговой доступности "Ешь и пей", умница, красавица, баловница... а стала крестьянка крепостная!

Ну, может, и не крепостная. Как общество здешнее устроено, Миля пока не выяснила, да и не особо стремилась. У неё других хлопот по самую маковку: дров наколи, печь затопи, тесто замеси, по воду сходи.

Два раза.

И не с ведёрком пластиковым, а с деревянной бадьёй, которая сама пять кило весит, с водой — все пятнадцать. Вот поэтому и два раза. С коромыслом управляться Миля пока не выучилась, тащить же сразу два ведра, да не за дужки широкие, для удобства нежных городских белоручек придуманные, а за верёвки конопляные, вместо этих самых дужек привязанные, у неё ни сил, ни упорства не доставало.

Старуха нет бы пожалеть — клюкой стучит, требует: два ведра воды в хозяйстве надобно, два ведра вынь ей и положь!

И вот, чуть петухи в деревне прокричали, сползла Миля с лавки, волосы пятернёй пригладила, напялила рубище поверх джинсов и топика и на речку поплелась, покуда бабка вредная хай не подняла.

Избёнка её на отшибе стояла, у опушки лесной. При избёнке огородик да два сарая. Оба серы от времени, набекрень клонятся, чуть не падают. И ни одного, между прочим, колодца. Неужто выкопать некому? Был бы колодец, не пришлось бы Миле добрый километр по лесу топать да под горку спускаться-спотыкаться, а потом наверх с полным ведром пыхтеть-карабкаться.

На обратном пути километр в пять превращался, деревянное ведро чугунной тяжестью наливалось, под ноги корни да шишки лезли, верёвки врезались в ладони, стёртые в кровь при мойке полов. Бабка доски с песочком скоблить велела. И никакого сочувствия Милиным страданиям, одни насмешки: "Что за неумеху мне судьба послала! Да обидчивую в придачу. Ты не зыркай, не зыркай, неженка-лежебока! Слушай, что говорят, делай, что велят. После спасибо скажешь".

Утро в тот день золотое выдалось, улыбчивое. Иди, гляди по сторонам, на берёзки белые да черёмуху пахучую, стрекозам синим дивись, воздух пей, сочный, духовитый, да жизни радуйся. Вон и речка показалась; телом длинным, извилистым блестит, на солнце греется. С другого берега кусты да деревья в воду, как в зеркало, глядятся, собой любуются и Милю приглашают: посмотри, как мы хороши! А только Миле красота окрестная не в счастье.

Села она на травяной бережок, на отражение своё в воде уставилась — да пригорюнилась. И как тут не пригорюниться! На пугало этакое без слёз не взглянешь: глаза тусклые, лицо унылое, косметики ноль, на голове не волосы, а сена пук. Уложить-то нечем. Парикмахерский инструмент у бабки один — гребень деревянный, такой грубый и замызганный, что трогать лишний раз неохота.

И зеркала в избе нет. Очень Миле зеркала не хватало.

А голову мыть, страшное дело, золой приходилось. Читала Миля, дома ещё, что полезна очень зола эта, но на всякие средства народные, как на чудачество, смотрела. Коли щёлок да зола так хороши, чего ради люди мыло и шампунь выдумали? Это в средневековье дремучем, или что у них тут, цивилизованному человеку деваться некуда. Ладно, хоть бабка в воду зольную травы добавляла, ароматные да целебные, отчего волосы у Мили и впрямь сделались крепкие, шелковистые, блестящие.

Жаль, росли медленно.

Из-за этого в деревню она в платочке хаживала. Чтобы местные не дразнились:

"Глянь, девка стриженная!"

"Емелька, кто тебе косу оторвал?"

Напрасно объясняла Миля и доказывала, что её Эмилией зовут: "По слогам: Э-ми-ли-я. Понятно вам?" Мама так назвала, светлая ей память. Всё равно Емелькой дразнили да потешались над Милиным возмущением. Тёмный народ.

— И что мне делать? — спросила Миля отражение своё. — Утопиться?

Отражение пошло кругами — это Милины слёзы в воду закапали.

Не хотелось ей топиться, хоть горько было и тоскливо, а хотелось поймать злодейку Маринку, намотать на руку косу... Да-да, как раз у Милиной мачехи коса имелась, сказочной Варваре-красе на зависть — золотая, длинная, чуть не до колен, и толщиной с кулак. А сама Маринка такой красавицей удалась, что глянешь и ахнешь! Вот папа Милин как ахнул, так сразу в ЗАГС. А Миле — квартиру в качестве отступного.

Сама ему подсказала: "Хочешь жениться — женись. Но я с чужой тёткой под одной крышей жить не стану".

Папа у Мили мужчина был рассудительный, дальновидный, даром что поддался чарам фифы с косой. И так понимал: восемнадцать годков, птенчику на волю пора. Положил на счёт кругленькую сумму, чтобы в случае чего дочка по миру не пошла. И зажили они душа в душу: папа с Маринкой — в доме загородном, Миля сама с собой — в городской квартире. С папой каждые выходные виделись, с мачехой молодой — изредка. Не дружили, но и не ссорились. Что ещё надо?

Жаль, всё хорошее быстро к концу приходит. По весне начались у папы с бизнесом нелады. Проверки, иски, угрозы, бандиты, силовые структуры. К лету дело так далеко зашло, что хозяин "Ешь и пей" тайком дочь и жену из города вывез да спрятал в домике лесном, про который никто не знал. И это под занавес года учебного, перед самыми экзаменами!

Телефоны у обеих лично забрал — чтобы глупостей не натворили. Для охраны приставил троих громил, из самых доверенных.

Две недели в глуши прожили. Всех развлечений — прогулки вечерние во дворике, за забором глухим, да телевизор, к которому антенна не прилагалась, зато прилагались медиаплеер и приставка игровая.

Как-то раз ночью ворвалась мачеха в спальню Милину — в кружевном пеньюаре, растрёпанная, с паникой в глазах:

— Собирайся быстрей! Они идут! Бежим!

Спасибо, Миля не спала, а в "Килл Зон" резалась — хоть не голышом на улицу выбежала. Охрана подевалась невесть куда, мачеха на вопросы не отвечала. А у Мили быстро охота пропала их задавать. В свете полной луны видно было человека, на лужайке распластанного. Камуфляж, на голове ёжик светлый, шея под углом неестественным вывернута. Один из папиных секьюрити, точно!

Миля рот себе зажала, чтобы не вскрикнуть.

За забором движение чудилось, и как будто моторы урчали, и ходили по небу сполохи рассеянные. Мачеха Милю за руку схватила и в темноту потянула — в обход дома.