Змеиный медальон

Утро выдалось погожим, солнечным. Апрельское тепло подъедало с грядок последние ломти снега, жирно поблёскивал огородный чернозём, напитавшийся талыми водами и первыми дождями. По уставу, садоводческому товариществу "Сибирская Ривьера" полагалась охрана, но сторожка давно пустовала. Никто из дачников, заглянувших накануне проведать свои владения, не остался на ночлег, и у небывалого события, которое приключилось в посёлке в этот ранний

В ясном воздухе из ниоткуда возник пылевой вихрь, заревел, заклубился и, вдруг разом потеряв силу, опал наземь белёсой кляксой. В центре кляксы обнаружился человек. Он переминался с ноги на ногу, отряхивая с себя бледно-серый налёт, и одежда под его пальцами на глазах менялась: плащ сизого бархата превратился в светлый тренчкот, долгополый сюртук и панталоны – в элегантный костюм-двойку.

Человек выбрался на дорожку между дачными домиками, с неё – на шоссе, потопал ногами, оббивая грязь с щегольских остроносых штиблет, пригладил мягкие каштановые кудряшки на голове и двинулся в направлении к городу.

***

До калитки было шагов десять, но двухметровый Лёша одолел их в три прыжка, точно попадая кроссовками в утоптанные островки среди подсохшей грязи. Штатив на плече, в руке сумка с камерой, всё тяжеленное, а ему хоть бы хны. Марина, прижимая к груди блокнот и микрофон с кое-как смотанным проводом, козочкой скакала следом – с носка на носок, чтобы двенадцатисантиметровые шпильки не увязли в мягкой, прожорливой, как трясина, почве. Надо было ботильоны на танкетке надеть. Знала же, куда ехала!

В райцентр они не заворачивали, но Марина была там в прошлом году по случаю реконструкции школы: кругом асфальт, площадь с памятником, поставленным к юбилею Победы, дом детского творчества, даже фонтан есть. Двадцать пять километров к северу – и вот она деревушка Сорная, тонет в грязи, тоске и запустении, как при царе Горохе.

Улица продувалась насквозь. Марину, в ветровке и шарфике, вмиг пробрал озноб. А хозяйка дома Любовь Петровна выскочила за ворота в ажурной кофточке и пёстрой шёлковой юбке. Волосы начернены до синевы и завиты в баранью кудель, печёные яблоки щёк тронуты румянами, на ногах обрезанные до щиколоток резиновые сапоги в цветочек. Опорки – всплыло в голове слово из чужой, давней жизни.

– Проходите, гости дорогие, не стесняйтесь, – в возбуждении кудахтала Любовь Петровна.

Бедная женщина. Грузный бюст ходил вверх-вниз при каждом движении, на плече из-под дырчатого трикотажа выглядывала бретель лифчика – широкая, толстая, на поролоне. И помада у неё дрянная – как замазка, катышков вон сколько. Надо сказать Лёше, чтобы не брал крупный план.

Из-за забора низко, грозно залаяла собака.

– Не бойтесь, входите, она на цепи.

Вглубь двора через хлябь вёл деревянный настил. Лёша перемахнул лужу у калитки, и доски под его размашистой поступью заходили ходуном, норовя сбросить Марину в сочную, обильную деревенскую грязь. В щелях хлюпало. Жирный чернозёмный плевок угодил на носок левого сапога. Марина дёрнула ногой, оступилась, и тут на весь двор грянуло вразнобой, но многоголосо и звонко:

– Здрав-ствуй-те!

Лёша как раз сошёл с настила на сухой пятачок возле крыльца, и Марина увидела их: целую толпу детей с одинаковыми бритыми головами, в муругой одежонке с чужого плеча, будто в арестантских робах.

Потом-то она разглядела, что их всего девять, возраста и роста они разного, у мальчишек на макушках ёжик, у девчонок хвостики. Но в памяти так и осталась эта первая картина, как призрачное видение: в ореоле утреннего солнца – безликие силуэты с тонкими цыплячьими шейками…

На крыльце появился усатый хозяин, Вадим Михайлович, и позвал гостей в дом.

– Разувайтесь, проходите, – суетилась Любовь Петровна. – Сапожки оботрите и вот сюда, в сторонку… Да что ж вы босиком? Тапки, тапки наденьте!

Вслед за гостями в жаркое нутро дома с шумом и гвалтом повалили дети – все в одинаковых линялых джинсах, в футболках, рубашках, джемперах, поношенных, но вполне приличных.

Ребята напоминали уличных воробушков – угловатые, с рано огрубевшими лицами. Это от свежего воздуха, от солнца, они же всё время на дворе, убеждала себя Марина, записывая в блокнот имена: Коле двенадцать лет, Рае пятнадцать, Лике четырнадцать… Самые младшие, близнецы Варя и Ваня, ходили во второй класс.

– Мы вообще-то только девочку хотели взять. Думали, всё, последняя, хватит. Но не разлучать же сестру с братом, – похвалялась своей добротой Любовь Петровна. – Теперь ещё одну девочку надо, для ровного счёта. Чтобы пять на пять.

Она хохотнула, не зная, чем ещё заполнить неловкую паузу.

С младшими без проблем записали несколько синхронов. Натаскала их мама Люба. Дети сияли от восторга, когда Лёша прикалывал им микрофон-петлю, но Марина представила на месте Вани своего Антошу, беленького, нежного, пугливого, и в горле встал ком.

Из старших она первым делом обратилась к Боре, атлету с волосами цвета лисьего меха:

– Ты, я вижу, спортсмен? Качаешься?

Он помедлил с ответом и так прошёлся по Марине взглядом сверху вниз, что у неё щёки вспыхнули. И ведь мальчишка, пятнадцать лет! Не дай бог с таким вечером в подворотне столкнуться.

– Качаюсь, – не спеша, с растяжкой подтвердил он. – У нас в сарае гири есть. Хотите покажу?

– Попозже, – выдавила Марина.

В доме и правда были спортивные снаряды: гантели, обручи, футбольные и баскетбольные мячи. Вадим Михайлович работал в школе учителем физкультуры – в ту пору, когда в Сорной ещё была школа и детей не приходилось возить на раздолбанном пазике в соседнее Новоэтаповское. А Любовь Петровна заведовала библиотекой – когда в деревне была библиотека. Марина вздохнула: сельская интеллигенция…

На резных полочках стояли видеокассеты, диски с фильмами. Из ниши под толстозадым телевизором щерился в два рта комбинированный видеоплеер.

– Мы детишек только на наших, отечественных, мультиках воспитываем. Никакой американщины! И на книжках хороших, – мама Люба ткнула пальцем в томики Куприна и Бунина.

– Ага, – поддакнула из-за её плеча девочка Рая, явно надеясь попасть в кадр. Голос грубый, фигура, будто топором тесали, а уж манеры… И такая – с книжкой? Любовь Петровна уточнила: