Змеиный медальон
Шрифт:
– Чё зыришь? – Райка упёрла руки в боки, выпятила живот. – Втрюхался по уши в эту городскую. Пёхом готов за ней чапать!
– Что? – не понял Кешка. Нет, понял: пешком, в город… Да хоть сейчас!
– В корреспондентшу втюрился, говорю. Совсем крышу снесло.
– Дура ты, – сказал Кешка. – Ей же тридцатник, не меньше.
– А что, – ухмыльнулся дядя Вадим. – Для молодого пацана опытная баба – самый то.
Кешку взяла злость:
– Да она уже забыла, как нас зовут! Мы для неё зоопарк. Обезьяны ручные. Живём в дерьме… – Кешка зажал двумя пальцами нос, отставил
Он изогнулся, балансируя на одной ноге и заглядывая в воображаемую дверь.
Все засмеялись.
Дядя Вадим хлопнул в ладоши.
– Кончай базар! Что было, то прошло. Главное, на всю область нас покажут.
– Чумачиху от зависти кондрат хватит! – хохотнула тётя Люба.
– Вот я и говорю. Надо это дело спрыснуть. Не пропадать же такой закуси? Колька, тащи водку!
– Я сбегаю, дядя Вадим! – вызвался Борька.
Даже Райка удивилась: когда это Лис перед Козлом угодничал? После прошлогодней драки приёмному отцу слова доброго не сказал, всё собачился. А тут на тебе! Но дура Райка объяснение нашла быстро:
– Трубы, видать, горят.
Кличку Лис Борька взял себе сам. Она ему не шла, несмотря на масть – не было в нём лисьей вёрткости, умения ходить окольными путями, таиться и ждать. Одна злоба. И вот на тебе. Обернулся вмиг. Даже бутылку откупорил, прежде чем поставить на стол перед дядей Вадимом.
Налили всем, кроме самых младших. Лика поартачилась, как всегда, но выпила. От водки она болела. А завтра ни свет ни заря на дойку вставать…
Дядя Вадим отхватил зубами кус пирога, прошамкал:
– Я вот думаю, может, нам кролей завести. А, мать, что скажешь?
– Кролей? Да куда их девать? – с водки голос у тёти Любы стал совсем пронзительным, и она уже не говорила, а верещала. – И так картошку садить негде!
– У Сычихи места вагон. Щас лето будет, тепло, клетки у ней поставим, а к зиме чего-нибудь изладим. Там и трава рядом…
– Да связываться с этой Сычихой! Я ей говорю, куда тебе, старой, травы столько? А она комьями кидаться! И с яблони нашей кору поободрала… Она, она это, точно тебе говорю. Такая яблоня была… Вот бог ведьму старую и наказал!
Соседка Куролововых второй месяц лежала пластом, болела. Ходила за ней Зойка, сноха. Каждый день отиралась в огороде, по-хозяйски поглядывала кругом, а то вдруг пропадала на неделю – видно, в запой срывалась, и тогда тётя Люба посылала к Сычихе кого-нибудь из девочек, вздыхая: "Подлюка, а всё ж душа живая". Теперь стало ясно, что было у неё на уме:
– Слышь, отец, ты бы сходил побалакал с Сенькой наперёд. Чтобы дом материн нам уступил. Пока никто не подсуетился.
– Да на кой тебе её дом? Своего, что ли, мало?
– Как – на кой? – тётя Люба отёрла с губ остатки помады. – Кешка из армии придёт, не успеешь оглянуться – женить надо. Вот их с Райкой пока и поселим. А там Борька с Личкой в года войдут…
Кешка решил, что ослышался. Райка губу отвесила. Борька прищурился. Мелюзга уши навострила. У дяди Вадима солёный огурчик изо рта вывалился.
– Борьку с Личкой? Ты чё, мать?
– А чего, мы их зря р'oстили,
Дядя Вадим слушал, изумлялся и светлел лицом. Перспектива сделаться патриархом целого клана разожгла под его кустистыми бровями вдохновенный огонь.
– А чего полдеревни! – гаркнул он. – Всю заселим! Старичьё наше перемрёт, кто останется? Куролововы! Деревни как раньше называли? По основателю! Вот и нашу Сорную… А что? Подадим заявку, и будет у нас муниципальное образование Куроловово!
Вот-вот, курам на смех, подумал Кешка.
Ах, как хотелось ему произнести эти слова вслух… Даже про себя он старался приёмных родителей Козлом и Козой не называть. Тётя Люба права: слишком многим он им обязан. Но сейчас эти двое несли такой бред, что окатить бы их ледяной водой, отхлестать по щекам! Чтобы опомнились. Даже если это всего лишь дурная шутка… Они что, не видят, как испуганы, взбудоражены дети? Только Райка-дура гыгыкала и через стол строила Кешке глазки. Лика сидела, понурившись, водила пальцем по столу. Борька нехорошо ухмылялся.
– За Куролововых! – грянул дядя Вадим.
Кешка поймал Райкин взгляд. Жениться на ней? Лучше сдохнуть!
Хорошо, что скоро в армию. Уеду потом, куда глаза глядят.
– Тётя Люба! – громко, как ворона, вскаркнула вдруг Райка. – Личка опять на столе рисует. Прям сметаной!
И точно – по обеим сторонам Ликиной тарелки белели круги и загогулины.
– А ну прекрати! – во всю глотку взвыла тётя Люба – будто полицейскую сирену включили. – Сколько раз тебе говорить, брось свои художества! Райка, по рукам её!
И Дура, сжав от усердия губы, со злым торжеством в зрачках, принялась колотить вилкой по тонким запястьям и кистям Лики, пока та не спрятала их под стол и не зажала между колен. Колотила, слава богу, плашмя, но с силой, которой в дурных Райкиных руках было много, Кешка по себе знал. Лика, как всегда, без единого звука, сжалась в комок.
– Иди за тряпкой, – прикрикнула на неё Коза. – Стирай свою мазню!
Лика покорно двинулась к дверям. Вдруг взмахнула руками, закачалась, как осинка на ветру. Борька, сидевший на углу, подхватил девочку под локти и вывел из комнаты.
– Вот ведь наказание господне, – всхлипывая, причитала Коза. – Учу её, учу, а она, дрянь малолетняя, всё за своё…
Из её правого глаза скатилась одинокая слеза, прочертив по щеке чёрную дорожку.
– Ты, мать, не грусти. Давай я тебе водочки плесну. Водочка, она при таком деле лучшее утешение… Глянь-ка, – Козёл поднёс бутылку к глазам, – одну уговорили. Колька, сгоняй за новой!
Мальчик пулей вылетел вон, но вернулся не сразу – и с пустыми руками.
– Нету, дядя Вадим!