Сказка о принце. Книга вторая
Шрифт:
– Что это вы сегодня такие притихшие? – поздоровавшись, ректор кинул стопку свитков на кафедру и обвел взглядом своих подопечных. И удивился: - А где, позвольте спросить, Жданич и Рецци? Лекция основная, я просил всех присутствовать. И вчера их не было… что, каникулы решили объявить до срока?
По рядам пронесся шепот. Из-за первой парты у окна поднялся высокий рыжий студент по прозвищу Лихой – за привычку лихо свистеть, гоняя голубей с крыш. Свист его знал весь Университет.
– Они арестованы, господин ректор.
Ван Эйрек помрачнел. Слишком часто за последние месяцы приходилось ему слышать эти короткие
– За что? – поинтересовался он для порядка, даже не ожидая ответа.
– Там не сообщают, - угрюмо ответил рыжий.
– Говорят, дело политическое, - негромко сказал сосед Лихого – чернявый плотный Павич. Лихой ткнул его локтем в бок.
Несколько мгновений в аудитории царила тишина.
Господин ван Эйрек хорошо знал обоих арестованных, а Якоб Рецци, сын старого друга, профессора богословия Карло Рецци, был ему если не за сына, то за младшего любимого родственника уж точно. Парень горячий, дерзкий – и талантливый невероятно, ему уже прочили славу будущего ученого. Вопреки ожиданиям родителей, он не пошел по стопам отца и выбрал медицину… в том, что теперь ему удастся закончить Университет, ректор сильно сомневался.
– Что же, начнем, - непривычно сухо проговорил Кристофер.
Все эти долгие полтора часа, читая хорошо знакомый материал, он, вопреки ожиданяи, не мог отделаться от вновь накатившего пакостного ощущения бессилия. Тупое, безнадежное, оно приводило к отчаянию. Что-то огромное и равнодушное стоит совсем близко и грозит затянуть с головой. Что ни делай, бейся, кричи, спорь – бесполезно.
За два года он уже привык к арестам, если можно к этому привыкнуть, и даже не удивлялся идиотизму приговоров и безжалостности чиновников. И двух преподавателей уже потерял. Но чтобы так близко… бедный отец, бедный Карло. Понятно теперь, отчего его сегодня нет – профессору сегодня не до науки.
Уже прозвенел колокол, возвещая о начале перемены, когда ван Эйрек, аккуратно закончив мысль, взмахом руки усадил вскочивших студентов обратно. Оглянулся, тщательно и плотно закрыл дверь. Подошел к переднему ряду и, опершись на столешницу, негромко, с тихой яростью выговорил:
– Сколько вас можно просить, дети… Да будьте же вы, в конце концов, благоразумны! Зачем вы лезете к волку в пасть, если можно пересидеть, переждать? Поймите же, террор не будет вечным! Вечна наука, а не тюрьмы, а вы… вы, молодые, лишаете себя и нас возможности дожить и сохранить то, что у нас пока еще есть. Зачем вы лезете, если…
Он не договорил, махнул рукой.
Из задних рядов прозвенел молодой, ломкий еще, голос:
– Чтобы не быть трусами, господин ректор!
Говорившего не одернули, не шикнули. В мертвой тишине ректор тихо уронил:
– Дети…
И вышел, тяжело ступая, все в той же тишине.
Смешавшись с толпой, плотным потоком текущей по коридору, Кристофер думал о том, что надо послать к Рецци – узнать, помочь, поддержать. Но поравнявшись с центральной лестницей, увидел Карло – тот шел, словно незряче, медленно, держась трясущимися пальцами за стены. Волосы его, обычно аккуратно причесанные, растрепались, плечи поникли, незастегнутая мантия сидела криво. Ван Эйрек тронул его за плечо:
– Карло….
Тот обернулся. Губы его запрыгали, глаза подозрительно заблестели. Он снял очки и, остановившись, долго протирал их уголком мантии.
– Пойдемте
В кабинете ректора было – о счастье! – не жарко, окна выходили на северную сторону. Толстые стены Университета давали отличную защиту от летнего зноя, и в самое пекло здесь мало где бывало по-настоящему жарко. Другое дело, что зимой это оборачивалось замерзшими пальцами и частой простудой, но – тут уж выбирать не приходилось. Кристофер усадил друга в большое кресло в углу кабинета. Куда запропастился этот Триблец? попросить бы его сделать успокаивающий отвар. Карло долго сморкался, крупными глотками пил воду из высокого стакана. В раскрытое окно тянуло запахом свежей листвы и цветов.
– Скажите, кому и зачем мог помешать мой сын? – спросил, наконец, Рецци в пространство. – Кому, Господи, кому?
Губы его снова запрыгали.
– Их взяли в один день – Якоба и дружка его, Жданича. Говорят, участие в заговоре. Весь дом перерыли – что искали, Бог весть. Говорят – изменник Отечества.
Карло заплакал, закрыв лицо руками.
– Карло, скажите мне вот что, - попросил ван Эйрек. – Может, что-то было с ним в последнее время… ну, отлучки какие-то, возвращения поздние… друзья подозрительные, не знаю… книжки запрещенные домой носил или еще что?
Карло грустно усмехнулся.
– Я сам вчера о том же подумал. И возвращения поздние были, и книжки читал… прятал от меня. Только не мог он быть заговорщиком, Кристофер, понимаете, не мог! Зачем ему, он же не голытьба какая… мы с Магдаленой никогда нового короля не осуждали – вслух, по крайней мере. Не мог он, нет, не мог! А так… ну, дружки к нему приходили, все наши, университетские, почти всех я знаю, и ребята хорошие, не какие-нибудь там… ну, вот Жданич был, фон Вертен, Морель… потом еще родственник наш, Виктор, он поручик в Первом пехотном…
– Вы говорили об этом жандармам? – спросил ван Эйрек.
– Нет, конечно. Да они и не спрашивали. А что, - встрепенулся Рецци, - думаете, может помочь?
– Вряд ли, - вздохнул ректор, а про себя подумал, что скорее наоборот и упаси Господи от такого. – Кто теперь знает что-то точно?
Всю следующую неделю господин ван Эйрек не мог отделаться от невнятного ощущения опасности. Откуда оно взялось и почему, ректор ван Эйрек не мог бы сказать. Опасность подошла совсем близко и была разлита в воздухе, смешивалась с гулом споров в коридорах Университета, ползла за шепотком на лекциях, выглядывала из настороженных глаз студентов, а однажды обернулась, словно камнем, брошенным вслед «Трус!». И Кристофер не мог поймать это ощущение опасности, чтобы поглядеть ему в глаза.
Он делал все машинально: вел лекции, подписывал какие-то бумаги, ругался из-за списания наглядных пособий, ездил в приемную министра внутренних дел (принять его обещали только в пятницу), успокаивал взволнованных преподавателей. Три дня прошли быстро и бестолково. Четвертый взорвался, как звоном, оглушительной новостью: арестованы сразу трое студентов из «его» группы и трое преподавателей. По Леррену поползли слухи: раскрыт заговор.
– …и вы же понимаете, что дыма без огня не бывает, - говорил ван Эйреку утром его секретарь Триблец, обычно молчаливый, а теперь взбудораженный черноусый верзила. – Но дело-то ведь совсем не в этом…