Сказка о принце. Книга вторая
Шрифт:
– Это вот, изволите видеть, дыба, - говорил палач, любовно проводя мозолистой ладонью по шерстяному хомуту. – Тут дело простое – виси дольше, кричи громче. Чем громче крикнешь, тем меньше провисишь. Вот сюда, извольте видеть, руки и вот таким вот образом они закрепляются. – У Патрика по спине поползли мурашки. – Если пытуемый оказывается упрям, то добавляется такой вот груз на ноги… но обычно одного верха хватает.
Гайцберг, сидя в углу, внимательно наблюдал за ними.
– Теперь идем сюда, -
Патрик, как мог, старался отвлечься – тщетно. Голос завораживал, лез в уши, не оставляя надежд на спасение.
– Ну, тут тоже просто – это у нас жаровня. Если кому, значит, холодно станет, - палач усмехнулся. – Тоже средство верное, прижгешь если – мигом язык развязывает. А уж если кто шибко упорный попадается, для тех у нас еще клещи есть…
«Господи, - молча сказал Патрик, - спаси и оборони».
– Ну, а тут вот самое простое, оттого и стоит у выхода. Это, поди-ка, всем известно, с люльки еще. Иль благородных-то не порют дома? – он засмеялся.
Да, самое простое – скамья, вытертая, почти отполированная сотнями тел, с ремнями возле ножек. Рядом – бадья с розгами.
– Розги – это так, для баловства, - сообщил палач, перехватив его взгляд. – Это для тех, кто послабже. А так - чаще вот, - он ухватил длинный, тонкий на конце и толстый у основания ременный кнут. – Тоже средство верное, хоть и из простых. Ну да сейчас сами увидите.
Он перевел вопросительный взгляд на Гайцберга – тот кивнул. Двое солдат быстро толкнули Патрика на скамью – он едва успел рвануться, притянули руки и ноги, примотали ремнями, подняли на голову рубашку.
– О, да вы, вижу, человек опытный, - с уважением проговорил палач. – Чья работа? Чаю, не наша, не столичная?
Патрик молчал.
– Каторжанин, - подал голос Гайцберг, наблюдавший за ними с явным удовольствием.
– Видно, - хмыкнул палач. – Те, говорят, больше плети любят. Ну, а мы по старинке…
…Потом Густав подошел, сгреб его за волосы, приподнял голову.
– Что скажешь? Не передумал?
– ……! – прохрипел в ответ Патрик.
Густав пожал плечами и снова кивнул палачу.
…Казалось, прошла тысяча лет, хотя день еще даже не закончился – только-только потемнело небо за решеткой окна. К вечеру начался озноб, в висках словно бухал молот, перед глазами плавали круги. Лихорадка. Завтра будет еще хуже. Надо уснуть. Надо. Спина горит огнем, саднят запястья, саднит горло – как ни пытайся сдерживаться и молчать, гордость не бесконечна.
Загремел ключ в замке, заскрипела дверь – принц не поднял головы, не шевельнулся. Шаги – неторопливые, тяжелые… неужели минула ночь и начинается новый день?
Багровый туман перед глазами слегка рассеялся – кто-то поднял его голову
– Кто здесь? – хрипло спросил он, когда вода – так быстро! – кончилась.
– Я это… - негромко ответил чей-то голос.
Вывернув шею, Патрик повернул голову, прищурился. Кряжистый и широкий бородатый человек передвигался по камере почти бесшумно. Одет он был как мастеровой… и если б не окладистая борода и густой кашель, Патрик ни за что не признал бы в этом аккуратном, неторопливом ремесленнике – палача.
– Что еще? – устало спросил принц, отворачиваясь.
– Лежите, ваша милость, - успокоил его палач. Пристроил на столе фонарь, поставил кувшин, сел рядом с ним на топчан. Развернул принесенный с собой узелок, деловито засучил рукава. – Я вас подлатаю маленько. Лежите спокойно, только рубаху снимите, чтоб мне сподручней было.
– Это еще с чего? – изумился Патрик, попытавшись встать.
– Приказ, - развел руками палач. – Велено смотреть за вами, чтоб не померли раньше времени. Ну и так… по-человечески если, тоже…
– Это мне нравится, - заметил Патрик, кое-как стянув порваную рубашку, и снова лег лицом вниз. – Днем калечим, ночью лечим. У кого ж такое чувство юмора? У Гайцберга, что ли?
– Зря вы так, - вроде обиделся палач. – У меня ведь, кроме приказа, и сердце есть. А уж что днем – не обессудьте, работа у меня такая. Ну, вы тихонечко лежите, только постарайтесь не кричать, ладно? У этих стен тоже уши есть.
Патрик кивнул, вцепившись зубами в костяшки пальцев. В воздухе разлился резкий травяной запах.
– А вообще я вам вот что хотел сказать, - говорил палач, втирая в опухшие рубцы мазь. – Вы, когда придется, расслабьтесь, свободно лежите, как в постели. Оно и легче будет. Поди, заметили уж – я вам кровь отворил, а серьезных ран нет, так, шкурка содрана. Я свое дело знаю, оттого мне вас и отдали. То счастье ваше… попали б вы к Кривому – уже бы кровью плевали. А я аккуратно… вроде и приказ выполнил, и вы живы. Хотя если до огня дело дойдет, тут я вам ничем помочь не смогу, все всерьез будет. Ну, а пока не дошло – я постараюсь, беду-то отведу.
– За что ж такая милость? – простонал Патрик. – Или опять приказ?
Палач помолчал. Пальцы его двигались размеренно, жестко, но умело, не причиняя лишней боли.
– Вы зря так, ваше высочество, - проговорил он наконец очень тихо. – Я ведь помню вас… вы мальцом еще были, когда я сюда работать попал. Сынка моего батюшка ваш, царствие ему небесное, - он перекрестился, - помиловал. Тому уж дело давнее, но разве забудешь? А я вас сразу признал. Его Величеству я по гроб жизни обязан, а за батюшку вашего я и вам добром отслужу.