Сказка о принце. Книга вторая

Чинючина Алина

Арестант, которого уже отвязывали от столба, посмотрел на начальника тюрьмы, перевел взгляд на удаляющегося министра – и захохотал хрипло, но громко и весело. Смех его заглушил и крики очередных вопящих под кнутом несчастных, и вопли галок, гнездящихся на крыше тюрьмы.

В просторной, светлой комнате на втором этаже царила тишина, несмотря на необычно большое число народу. Никогда прежде не бывало, чтоб в святая святых тюремного государства – кабинет начальника - вваливались разом солдаты, заключенные, придворные… и король, угрюмо

сидящий за большим столом, барабаня по столешнице пальцами. Закуски, пустые бокалы – все сдвинули в сторону, только ваза с фруктами возвышалась перед Его Величеством. Все остальные стояли навытяжку – все, кроме двоих солдат, удерживающих за связанные за спиной руки арестанта, развалившегося на табурете. Он – неслыханно! – сидел в присутствии короля, да так вольготно и спокойно, словно не его тут рассматривали со всех сторон, словно с рождения привык – сидеть, когда другие стоят или суетятся вокруг него. И суетились – толстый, лысый цирюльник, мокрый от пота и страха, торопливо соскребал с негодяя клочковатую бороду и усы. Грязные светлые пряди падали на голые плечи, на пол, открывая худое лицо, украшенное ссадиной чуть ниже виска.

Наконец цирюльник обтер лицо клиента засаленным полотенцем и торопливо поклонился королю. Тот сделал жест рукой, Гудка швырнул несколько монет – и мастер, собрав имущество, растворился в воздухе. Король поднялся, подошел к арестанту. Сделал еще знак – солдаты вздернули того на ноги.

Текли томительные минуты.

Наконец король приказал:

– Все – вон!

Давка у двери, вихрь сквозняка – в комнате остались только Гудка, король, Седвик и Диколи. В солнечных лучах, падавших на пол, кружились, оседая, пылинки.

Король неторопливо обошел пленника со всех сторон, так же неторопливо приказал:

– Развернуть!

Диколи дернул бродягу за плечо, повернул спиной к окну, наклонил… На худой, исчерченной старыми шрамами спине арестанта темнела под левой лопаткой странная родинка – в виде креста.

Задумчиво и брезгливо Густав развернул его, приподнял подбородок пленника. Тот повел головой, высвободился. Король хмыкнул. Покачавшись с носков на пятки, постоял… и – будто даже недоумевающее - сообщил Диколи:

– Этого не может быть.

– Сир… - хрипло начал Диколи.

– Этого не может быть, - повторил король и обратился к бродяге: - Я же видел тебя мертвым.

Тот не ответил, только презрительная усмешка скользнула на миг по его губам.

– Я узнал бы его из тысячи, сир, - прошептал Диколи. – Но посмотрите еще… у Патрика должен быть шрам на бедре – свалился в детстве с лошади и…

– У него этих шрамов… - перебил раздраженно Гайцберг. Пригляделся: - Вот это – явно след ранения. И вот здесь… и тут. Как ты выжил, скотина? После такого не выживают.

Арестант молчал.

– А вот это… да кто угодно не выжил бы!

Брезгливо, едва касаясь, он провел пальцами по старому шраму. Патрик отстранился с презрением. Король так же брезгливо, но сильно ударил его в живот – тот охнул, скорчился... Гайцберг удержал его, схватив за волосы.

– Как ты выжил, мразь?! – процедил он сквозь зубы. –

Как?! Или ты вернулся с того света? Дрянь, мерзавец, ублюдок! Отвечай!

– Считай… что так… - выдохнул Патрик.

Король отпустил его, отшвырнул, отряхнул ладони.

– Может, я сплю? – поинтересовался он в пространство.

Патрик кое-как выровнял дыхание, выпрямился.

– Что, Гайцберг, - насмешливо и хрипло проговорил он, - не спится ночами? Все еще боишься и ждешь? Или до меня никто не говорил тебе, что ты подлец и ничтожество?

Новый удар швырнул его на пол. Господин Гудка тихо крякнул в густые усы.

– Да будь ты проклят!
– с отчаянием сказал король. – Будь проклят весь ваш род Дювалей!

– И ты в том числе, - простонал Патрик, пытаясь подняться.

Густав размахнулся было, чтобы пнуть его ногой – и неожиданно успокоился.

– Ладно. Значит, это судьба. – Он повернулся в сторону начальника тюрьмы, прикидывавшегося собственной тенью, и Диколи. – Заковать. В Башню. Пальцем не трогать, чтоб ни один волос с головы не упал. Он мне нужен. За жизнь ответите головой. И чтоб ни одна живая душа… слышали?

Франц Гудка обреченно вздохнул. Вот она, неприятность, в полной красе. Похоже, птица попалась важная… может, за поимку награду дадут? Ага, дадут, как же. Скажешь спасибо, если голова на плечах уцелеет…

* * *

Жизнь повторяется по спирали, думал Патрик. Когда-то он слышал это изречение, но не поверил ему. В самом деле, как может повториться то, что случилось когда-то и уже не будет? Как просто мечтать о счастливом будущем в девятнадцать лет.

Самое интересное, что ни разу у него не возникло ощущение несправедливости происходящего. Четыре года назад он бесился и сходил с ума именно от этого вот непонимания: за что? Сейчас все было правильно. Он обвиняется в государственной измене и знает это. Смешно. Правда, от этого не легче.

Он был спокоен. Надежда еще остается. На что? Бог весть. Жить без надежды нельзя, уж это-то он понял и оценил в полной мере. И впервые за все эти годы после побега мелькнула мысль: хорошо, что с ним нет Яна. Он не хотел бы для друга такогопродолжения… или конца? Странно, почему-то ему совсем не страшно. Словно ему теперь все равно, что с ним будет. Впрочем, после гибели Магды ему правда стало все равно. Но тогда еще Ян привязывал его к жизни… и Вета. Вета, Вета, Вета… Любимая. Жива ли? Бог весть.

Да, все повторяется. Опять холод металла на руках, цепь звенит при ходьбе. Впрочем, какой ходьбе – десять шагов вперед, пять в сторону, вот и вся ходьба тебе. В камере неширокий топчан, на нем тощий матрац и тонкое одеяло, рядом – стол, табурет… в углу ведро с крышкой. Крошечное оконце под самым потолком забрано частой решеткой. Довольно сыро и прохладно - подвал, а рубашка продрана на плече. Прежде, чем заковать, ему позволили умыться, а потом принесли поесть – еда простая, но довольно сытная… уже хорошо. Ешь и спи, пока есть возможность – глупо не воспользоваться…