Сказки гор и лесов
Шрифт:
«О как мудры, как кротки были они! Там; да, там был светлый Эдем, возвещенный вам, людям, вдохновенными учителями правды.
«Они были вечны. Не знали они ни смерти, ни злобы, ни горя, ни стыда. Там не было жен и мужей – были только братья и сестры.
«Дух гнева и мести на черных крылах поднялся к блаженной золотой планете. Вражда и зависть к добру увлекали его. Он летел, чтобы воевать и разрушать. Но ни меча, ни копья, ни громов, ни огненной лавы не нес он с собою. Его оружие было в нем самом, – в одном коротком слове, сильном, как смерть, коварном, как змей-искуситель…
«Это слово было – любовь.
«Он подкрался к спящему юноше и шепнул ему на ухо роковое слово и послал ему сны, полные сладкой отравы.
Он подкрался к спящей красавице и отравил её грезы словами и видениями любви.
«Когда на завтра пробудились оба, новыми глазами взглянули они на мир – и новые мысли, новые чувства охватили обоих.
Они полюбили друг друга…
«С хохотом улетел черный дух с блаженной планеты – и тысячи лет кружилась она, нося в себе яд любви…
«И снова посетил сатана отравленный мир. Как вор, крался он в первый раз по блаженной планете. Как царь, он вошел в нее теперь и сел на троне могил и надгробных памятников. Потому что любовь – сильная, как смерть – и привела с собою смерть.
«Люди планеты лишились блага вечной жизни. Они стали рождать – и умирать. Срок их жизни сокращался из века в век. Они мельчали ростом и силою. Они узнали золото, роскошь, войны, хитрые измены – все зло, каким впоследствии проклял Господь и нашу землю, когда осудил Адама и Еву.
«Людей стало много – так много, что природа планеты, которая была им матерью и кормилицей, уже не могла поддерживать их своими простыми средствами. Люди стали насиловать природу, придумали способы истощать ее, сделались её врагами, воевали с нею всю жизнь, – и сами истощались в этой борьбе, жизнь их сгорала, как свеча, зажженная с двух концов. Долголетие стало чудом. Шестидесятилетний старец был предметом зависти и удивления.
«Чем больше сокращались срок жизни и силы людей, тем больше одолевал их враг – природа. А она становилась все грознее и грознее, потому что планета старела, охлаждался согревавший ее огонь, и путь её отклонился от солнца.
«От полюсов поползли туманы, снега и льды. Они ползли неудержимо, и люди бежали от них, сталкивались, воевали за лучшие места… Лилась кровь; все было полно ненавистью, родившеюся из любви.
«Прошли тысячелетия. Сатана снова посетил отравленный мир. Там, где раньше росли пальмы, он увидал чахлый можжевельник.
«Он искал людей – и нашел кучку большеголовых карликов, зашитых в заячьи шкуры, которые старались развести костер, чтобы согреть своих карлиц, похожих на обезьян. Но отрава любви жила и в этом жалком племени – они влюблялись, терзались; сходили с ума, ловили миг обладания, ревновали, дрались и умирали за любовь… все, все, как и в те дни, когда люди были прекрасны и сильны; а небо сине, а солнце светло и жарко!
«А льды все ползли и ползли с севера и с юга по застылой планете. И вот, они встретились, и на планете не стало ничего, кроме льда.
«Планета умерла.
«Долго, долго носилась она, как огромный алмаз, в немом пространстве; пока не наткнулась на нее заблудившаяся комета и не разбила ее в бриллиантовый град… Куски её брызнули во все концы вселенной. Нет планеты, которая бы не приняла хоть частицу погибшего мира.
«Но больше всех, дитя мое, приняла их земля.
«Ты слышишь ли эти песни? чувствуешь ли этот воздух, напоенный любовью? О, дитя мое! Этот остров, это море, берега, что виднеются за морем, – все это упало с неба ледяным куском в тот день, когда разрушилась отравленная любовью планета. Лед растаял – и кусок, полный яда, разлил свою отраву по земле…
«Дитя мое! Мы – в родине любви… Беги же от неё! Спасайся! Потому что нет в мире зла и несчастия большего любви!
Я спросила:
– Учитель, кто ты, знающий такие тайны?.. почему я должна верить тебе?
«Он отвечал:
– Я тот, кто первый услыхал слово любви на умершей планете, я тот, кто первый на ней полюбил и стал любимым, первый, кто отравился сам любовью и отравил ею свой народ…
«И он плакал, и ломал руки, и стонал:
– Не люби! Не люби!
«А ночь уже белела, и розовые пятна блуждали на восточных водах»…
Дубовичи
Жил-был в Карпатах граф. Жил он в круглой серой башне, на крутом обрыве каменной скалы. Под обрывом спало озеро, тихое и прозрачное, точно голубой глазок. Рыбаки с озера, когда привозили рыбу к графскому столу, легко различали из своих челнов, какого цвета пояса и шаровары у часовых, стоящих на сторожевой вышке башни. Но, без подъемной лестницы, которую спускали графские люди, рыбакам, чтобы попасть в башню, пришлось бы взять на три дня окольного пути по дремучим лесам, узкою, сбивчивою тропою в одноконь: так уединенно поселился граф, отрезав себя лесами и озером от враждебных соседей.
В графских лесах росли многие тысячи матерых и кудрявых дубов, по всех краше был старый дуб, возвышавшийся на кустистой поляне пред воротами башни; лесная тропа к башне бежала под тенью дуба, и он был первым деревом дремучей чащи для всадников, ехавших от графа, и последним – для всадников, ехавших к графу. Разлапистый, толстый и дуплистый, он стоял под зеленым шатром своим, словно вождь всего леса. Аист свил гнездо на макушке дуба. Гуцулы, крепостные графа, думали, что в старом дереве живет тайная благодетельная сила. В Радуницу и Семик они вешали на ветви дуба венки и полотенца – в жертву родителям. Потому что в те времена еще верили, будто души предков летают по лесам, отдыхают на сучьях тенистых деревьев и любят, когда внуки приносят им дары и поклон от живых.
Граф был суровый дикарь охотник, бражник-насильник, но христианин. Он жестоко гнал последних язычников, еще гнездившихся в каринских трущобах, и беспощадно истреблял остатки и памятники старинных суеверий: разметывал жертвенники, отнимал амулеты, рубил и жег священные деревья, казнил волхвов и знахарок. Но на свой старый дуб он только косился, а тронуть его не смел. Дуб значился в гербовом щите графа, и ему было совестно посягать на ветхое дерево, словно на родного.
Никто из жителей башни не любил тень старого дуба больше, чем графская дочь – восемнадцатилетняя красавица, белая, как молоко, румяная, как заря; её черные косы падали до пят, а васильки, когда, графиня рвала их себе на венок, улыбались её глазам, как родным братьям.