Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)
Шрифт:
Второй рассказ, как меня исключали из пионеров
Если принимали меня в пионеры в общей куче первый раз, во второй раз в них я был принят самим собой, то и в третий раз мне пришлось сделать это самостоятельно, чтобы не быть белой вороной в толпе разномастных товарищей. Кстати, наша Ворона была натуральная ворона. Чёрная. Волосы, как смоль, кожа тёмная от природы, глаза карие или чёрные, нос длинный. Добавьте, что она ходила, чуть наклонившись вперёд головой, то вы будете иметь образ натурального блондина в перьях. Может быть брюнета? Какая разница, поскольку к этой истории она не имеет никакого отношения, а ворону крась не крась, всё равно она будет чёрная. Исключали меня на этот раз из пионеров из-за девчонок. Были у нас две таких подруги с нашей улицы и моего класса в придачу. Фамилии их некогда были Фёдорова и Хмелёва, текущие фамилии я ноне уже не знаю. Не помню их и по именам. Точно, одна была Наташка, но какая – убейте меня, не отложилось в памяти. Жили они на другом конце улицы, и мы почти не встречались на дороге. Были они довольно плотно сбиты, в те времен и выше ростом, а я, кроме всего прочего, развивался физически медленнее своих сверстников. Если ещё сказать, что я пошёл в школу в шесть лет, то это отставание в этих самых кондициях было особенно заметным в тот период, так что их недостаток мне приходилось компенсировать достоинствами задиристого и независимого характера. Я не уступал пацанам ни в чём, хоть был и мельче
Слово «нечаянно» относится к большим преувеличением. Не знаю почему, но меня всегда тянет дёрнуть девчонку за косичку. Даже не девчонку, а ныне и бабёнку, у которой предательски болтается косичка или хвостик перед моим носом. Сейчас я уже сдерживаю сей инстинкт, но с большим трудом, а тогда рефлекторно дёргал всё, что меня раздражало. Автоматически и без тормозов. Естественно я не помню, к хвостику или косичке, какой из подруг потянулась моя шаловливая рука в этот раз, но потянулась точно. Грешен. Если не изменяет мне память, чтобы хоть несколько обелить себя в ваших глазах, эта косичка торчала целый урок перед моими глазами, но партой впереди.
Диспозиция: тот же класс, в котором мы экспериментировали с электричеством, весна, яркое солнышко и конец занятий. Народ валил прочь из душных комнат. На волю в пампасы или степи. Красота!
Дальше? Обычная разборка: в меня летит один снаряд, а следом другой. Снаряд называется портфель. Затем полетел третий, но уже мой. Пошла рукопашная. Двое на одного не совсем честно. Правда, бабы никогда не числились в хороших вояках. В пылу сражения я вцепился в первое, что попало мне под руку на груди одного из моих противников. Первым попавшим предметом был галстук. За него было удобнее всего хватать. Совет: не носите галстуков, особенно шелковых, кто-нибудь повесит вас на нём на первом же столбу или удавит в подворотне.
Пионерский галстук во времена оные производился качественные и крепкие из этого пресловутого шелка. Хрен порвёшь, но, хрясь, и два чудных, красных кончика из трёх данной части гардероба одной из подружек, остались у меня в руках. Через пару секунд та же участь постигла другой галстук. Если потерю первого галстука подружки в пылу сражения не заметили, то второй порванный галстук подействовал на них, как красная тряпка на разъярённого дальтоника быка где-нибудь на испанской арене. Тут сразу вспомнили, что сей предмет не только часть гардероба, но и символ чего-то. Короче, обыкновенный, первобытный фетишизм. Видимо девки боялись, что им достанется от предков. Исходя из всего сказанного, они решили перевести стрелки на меня и заставить возмещать материальные и моральные потери, понесённые ими в драке. Что вылилось в одно желание: пожаловаться учителям. Чтобы я не убежал из класса, они решили запереть его табуреткой с той стороны. Короче, засунуть ножку табуретки в ручку двери, и мне, чтобы покинуть класс, пришлось бы расшатывать её изнутри, пока она бы не упала на пол под своей тяжестью.
Пока они отступали к двери, обороняясь данной мебелиной, я ещё их преследовал, но как только дверь захлопнулась, я тотчас прямиком направился к открытой форточке. Сей выход была вельми обширным по размерам и был удобно расположен. Пока девки ковырялись с дверями, я уже был на улице. Возни с портфелем было больше, чем с моими ногами и туловищем вместе взятыми. Через полчаса я был уже дома. Не знаю, напела ли наша классная птица отцу о моих проделках, но на следующий день меня ужи исключали из пионеров очередной раз, но как-то вяло. Вспомнили, что из пионеров я уже исключён ранее, но я заявил, что галстук меня заставил надеть директор. Исков со стороны пострадавших на предмет восстановления имущественных потерь не последовало. Меня просто заставили снять галстук прилюдно и запихать его в портфель. Вот только я подозреваю, что у девок были галстуки тряпичные. Одно время они поступали вместо шелковых. Кажется, я, всё-таки, отдал свой галстук кому-то, чтобы те не выли, да я посчитал, что он мне больше и не нужен. Да, ко всему прочему, у меня они валялись кучей, как трофеи, доставшиеся мне от старших моих родственников.
P.S. Через неделю в коридоре меня поймал директор…
Дезертир
Иногда чужая жизнь, а это касается большинства людей проходящих по земле мимо нас, совершенно не оставляет в нашей душе ни отметины, ни образа, ни воспоминания. Чаще всего нас разделяет расстояние и время. Этого человека я не видел, да и не мог просто видеть и знать, но те события отложились в моей детской душе заметной строчкой. Всего десять минут на перемене. Вот и всё. Мы тогда торчали, точнее, учились в той самой старой школе, что построена была ещё, скорее всего, во времена Иосифа Виссарионовича. То есть деревянная постройка схожая с бараком. Точнее три продолговатых здания с коридором и большими комнатами. В нём мы учились до пятого класса. Это был последний год, когда я относился к мелочи пузатой, точнее к начальным классам школы. Естественно, сия школа не имела никаких удобств, кроме центрального отопления, даже туалет был сооружёнием, как в славном фильме: типа сортир, обозначенный на плане буквами М и ЖО, если, конечно, обойти школу с другой стороны, то есть кругом. Сразу за этими славными буквами был обширный общий огород, посредине которого торчал старый сарай. Я в него никогда не заглядывал. Кроме картошки в этом огороде ничего не росло, а топать по грязи особенно и не хотелось, кроме того, предварительно нужно было перелезть через забор. Забор в те времена был хилый, защищающий посевы и посадки скорее от разного рода скотин, а не от ротозеев типа меня. Из себя он представлял вкопанные столбы, к которым были прибиты параллельно земле длинные доски, даже не доски, а так называемый обзол, который в неимоверных количествах водился в З-ком ЛПХ и из которого, по умеренным ценам, отец лепил все наши надворные постройки. Заборчик не был хлипким, поскольку рядом находилась школа, а таких архаровцев, которые в солнечный день готовы были погреть свои кости на нём, было предостаточно. Сидеть на нём было весьма удобно, особенно в тёплое время. Заверяю, что было тепло и солнечно. Нас только-только загнали в школу, и сибирское солнышко не успело ещё охладеть к землям сопредельным некогда существующей Арктиды. Уже ближе к обеду мы услышали выстрелы со стороны данного заведения с двумя загадочными буквами М и ЖО. Ко всему прочему была перемена и большая перемена. Выстрелы были одиночные, но когда я подбежал к этому капитальному строению, там уже были почти все пацаны из нашего класса. Возле забора суетились солдаты. Они были одеты обыкновенные хэбэшки с отложным воротничком и с автоматами. Солдаты не произвели на меня никакого впечатления, а вот на автоматы я смотрел с почтением. Не знаю, отчего, но любовь к оружию у меня заложена в крови. Основным занятием солдат было то, что они отгоняли любопытных малолетних архаровцев от забора за которым, в канаве, точнее в борозде перед выкопанным картофельным полем сидел офицер и двое или трое солдат. Смотрели они на этот самый сарай, одинокий и почерневший от времени. Из разговоров я узнал, что в нём спрятался дезертир, который убежал из части и при этом прихватил пистолет. В солдат стрелял именно он, посему они и гнали прочь нашу любопытную братию. Школяры довольно быстро разбежались, осталось всего несколько человек, которых привлёк боевой вид наших защитников нашего Отечества всеобъемлющего. Скоро зазвенел звонок, и нам тоже пришлось тащиться в класс, как бы ни хотелось сиё совершать, превозмогая своё любопытство.
Не надо говорить о том, что, спустя сорок пять минут, мы уже были вновь у забора. Там никого уже не было. Вскоре выяснилось, что тот дезертир, дважды выстрелив в приближающихся к нему сослуживцев, застрелился и сам. Самая бессмысленная смерть.
Облазив сарай, кто-то из пацанов даже нашёл затерявшуюся гильзу от пистолета, а я запомнил широкие щели сарая, через которые, видимо, он смотрел и на меня, но скорее всего он был уже мёртв к этому времени.
Сарай, почему-то, скоро после этого времени разобрали.
Всего одна перемена между уроками и чья-то неведомая жизнь, уместившаяся в несколько строчек моей жизни.
Уточка, или Три шестьдесят две
В общем-то, это прозвище одной женщины. Имея дефект ноги, какой мне, не специалисту, трудно определить, но она ходила, прихрамывая и переваливаясь из стороны в сторону. Примерно так же ходят утки, кроме того, она была мясиста, но не жирна, довольно плотного сложения и невысокого роста. Физиономия не говорила о её особых умственных достоинствах, кроме вредного характера я, честно сказать, ничего не запомнил, а в остальном, она была простая, даже чересчур деревенская баба. К своему несчастью она не любила детей, как, взаимно, не любили её они. Поскольку детей было огромное множество в то время, то эта война всегда заканчивалась полным фиаско Уточки, кроме того, она не обладала скоростными качествами своих обидчиков, то ей приходилось жаловаться на малолетних извергов их предкам, что не имело особого успеха, так как эти предки знали её, как скандальную и никчемную бабёнку. Её особо не жалели, даже издевались над её увечьями, что весьма жестоко. Впрочем, пацанячьи банды были всегда жестокими и не любили слабаков, не прощали обиды взрослым по мере возможности, мстя тем, кого они невзлюбили. В такую немилость периодически попадала Уточка. Теперь о второй кличке, что она заслужила. Три рубля шестьдесят две копейки в те времена стоил наш универсальный измеритель человеческого труда, а Уточкина походка звучала, как топ, то..оп, или в простонародии, к кому отношу и себя, три шестьдесят две. Если бы эти события происходили несколько ранее, то, верно, в заголовке бы стояли другие цифры, например три двенадцать, а если позднее, то, например, пять двенадцать, но время тянуло на три шестьдесят две. Вот между этой весьма жестокой и уродливой дамой и совхозной шпаной произошла самая продолжительная стычка, какую я помню между взрослыми и бандой их отпрысков, среди которых не самую активную роль играл я. К моим трофеям можно причислить может быть пару головок ещё не совсем спелых подсолнухов, несколько рейдов вглубь огорода и пару-тройку кустов потоптанной картошки.
А все началось с волейбола. С детства у меня были слабые кисти и, в конце концов, я выбил большой палец на левой руке, который до сих пор вылетает с насиженного места с похвальным постоянством, причиняя мне некоторые неудобства. Я вывихнул его именно тогда. Потому я и не люблю волейбол. Я всегда упоминаю различные поветрия, что проносятся в увлечениях пацанвы. Я не терпел волейбол, хотя мог гонять его собрата, футбольный мяч, почти весь день, но все играли в волейбол, и мои соперники все удалились на поляну между задами улицы Механизаторов и районной больницей, где уже до моего прихода шпана сляпала волейбольную площадку, самым подлым образом прополов насаждение сосны в недалеких подступах к З-м, для благоприобретения столбов, чтобы крепить волейбольную сетку.
Так, что весь вечер вокруг этой самой волейбольной площадке копошился совхозный молодняк, от шести-семи лет до двадцати. Резались с азартом, достойным уважения, а утром, когда первая партия малолетних ротозеев прибыла на поле волейбольного боя, то кроме ямок, обозначающих контуры этой самой площадки, ничего не обнаружилось. Хотя обнаружиться должны ещё и столбы, на которых крепилась сетка, как необходимое приложение к этим самым ямкам, заботливо просыпным гашеной известью. Столбов не было, и они, судя по тем полосам, что оставили похитители, они пропутешествовали в неизвестном направлении. Неизвестное направление было направлением Уточкиного огорода и, далее, ограды, где громыхал цепью пёс. Сразу была создана делегация для переговоров и вызволения арестованных столбов, которая и направилась к воротам похитительницы. Переговоры прошли бурно, где основным аргументом фигурировали несколько исчезнувших шляпок невесть зачем растущих так далеко от дома и сторожевого бобика подсолнухов и кустов картошки, подвергшихся поруганию, путем наступления не цивильными кедами на них, при поиске залетевшего на огород мяча. Клятвы и просьбы на эту злющую бабёнку не возымели действия, и разобиженная делегация прибыла без необходимых для данного развлечения столбов. Пока все бурно обсуждали происшедшее, я отбыл на все четыре стороны играть в футбол, для которого не требовалось, в мальчишеском понятии, ничего, кроме мяча и партнеров. Партнеров было не очень густо, но мои занятия этим видом спорта всё ж затянулись до часов четырех, после чего я слетал домой, отобедав куском хлеба сдобренного жирной сметаной и посыпанного сверху сахаром, яичницей, засохшей в ожидании моего рта, и бог весть ещё чем, что я довольно быстро и бестолково запихал в пасть, и запил чаем. Если в рот я заталкивал пищу земную довольно бестолково и глотал почти не жеванной, то чай я пил долго и с расстановками. У меня была персональная кружка, никак не меньше полулитра, так что, когда я водружал её перед собой, то из-за неё торчали только мои уши. Отец пытался много раз приучить меня к молоку, но я, пожалуй, единственный из всей семьи, остался верен этому напитку и верен ему до сего дня. Правда, позднее меня пристрастили ещё к кофе, но это к делу не относится. Пока я приобщался к этому восточному пойлу, то минуло с полчаса, ещё полчаса я занимался бог весть чем, проявляя во всем редкую бестолковость, пока не пришло время отправляться встречать коров из стада, так что я вновь явился на волейбольную площадку никак не раньше восьми часов вечера, когда битва гигантов местного волейбола только набирала свою силу. Я попал в эти гиганты и неплохо играл, конечно, по местным меркам. Столбы стояли на том же месте, а пресловутая Уточка изредка мелькала в отдалении, во дворе.