Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)
Шрифт:
Я уже приближался к той грани психа, после которого шёл полный разгром окрестностей и бегство всех окружающих представителей рода Homo. Это бы никогда не произошло и всё бы осталось на уровне обыкновенной ежечасной потасовки, но кроме забарывания, что само по себе обидно, он ещё ехидно насмехался надо мной. Что-что, а насмешек я вытерпеть не мог. Драка принимала всё большие и большие масштабы и никак не заглыхала, поскольку обозленный я лез на него буром, а он забарывал меня, имея в запасе уже полтора десятка килограммов форы передо мной, всё насмехался и насмехался, доводя меня до той грани, где заканчиваются все мальчишеские кодексы чести и в ход идут приемы, которые приемлемы в борьбе с крокодилом или волком, а не с брательником, хоть и значительно сильнее тебя.
Его же это забавляло по-прежнему, а поскольку он был немного и не зло ехидно-добродушным человеком, то продолжал издеваться и дальше, и дальше побарывать меня. Ни палки, ни ножа, ни кочерги у меня, как обычно в подобных случаях бывало раньше, не оказалось, так как битва при Ватерлоо происходила в родительской спальне, и искать что-либо убедительней, чем комнатные тапочки, у меня не было ни времени, ни желания. Да и псих бы у меня прошел.
Пока мы не перешли к тапочным аргументам, нам следует пуститься в рассуждения о погоде. Конечно, если нечего сказать, то надо сбрехнуть о погоде. Побрешем
Надо сказать, что брат попросту не любил, когда его воспитывали, может и боялся получать нагоняи, я же, как вы уже знаете, упирался как бычок и стоически выслушивал самые обидные и справедливые упреки, но если я считал, что разделывают меня несправедливо, то защищался в этих случаях отчаянно, но никогда не бегал от наказания, что так любил делать мой брат. Впрочем, это всегда выходило ему боком, но это уже другая история и не одна.
Ничего хорошего разбитые окна мне не сулили, на правах победителя мне досталось поле битвы, все трофеи и побитые горшки с ними. Нагореть мне должно было неслабо. Я это предвидел и готовился ко всему худшему. Грехи мои были тяжкими, и потому мама решила меня наказать физически. Правда, это выглядело довольно неубедительно, так как, при своей общей худобе и низкорослости, по моим понятиям, я был уже выше мамы минимум на голову, а по силе превосходил её подавно. Я и сейчас остаюсь самым маленьким мальчиком в семье, хотя у меня теперь метр восемьдесят роста, и я так и не догнал своего братца ни в росте и тем более в весе, который тяжелее меня почти вдвое. Правда, это не сильно повлияло на наши отношения, мы всё ещё боремся и конкурируем друг с другом, хотя после того, как он с полгода поработал грузчиком, поскольку кандидатам наук в наше время нечем развлечься, кроме работы грузчиком, лишние шестьдесят килограммов, сказываются заметно.
Мама не придумала ничего лучшего, как хлестнуть меня пару раз прутиком. Пусть я и был виноват, но для меня это было несколько обидно, да и унизительно. Я забрал у неё прутик и изломал его, сказал: "Мам, не надо".
С тех пор мама никого из нас не наказывала, точнее она нас не наказывала никогда. Судить и миловать было предоставлено моему отцу, что он умел лучше её делать. Она всегда была жестковата и холодновата, и никак не могла простить отцу, что он, при всех её трудах и стараниях, был выше, чище и лучше её, хотя он был многим обязан ей.
Улыбка отца была для меня большим наказанием, кроме того, дело происходило в самый разгар развитого социализма, когда нигде ничего не продавалось, но у всех всё отчего-то было в разных заначках, а стекло числилось в больших дефицитах. Мама мне про это прожужжала все уши. Грехи мои были тяжки и, видимо, мама переживала не меньше, чем я. Мы все ждали папу. Вы, конечно, ожидаете, что мой отец разразился упреками в мой адрес? Он только посмеялся над нашими междоусобными баталиями с брательником и сказал: "Ну, что ж пошли вставлять стёкла". Было жутко приятное время осени: солнце припекало, мороз стоял в воздухе. Я, конечно, сам не резал стекла и не вставлял его, но добросовестно выполнял разные подсобные работы по подноске, очистке, подметанию и подбиранию. Отец посмеивался надо мной, и мне было стыдно. Насчёт пресловутого дефицита стекла не стоило бы беспокоится, у отца всегда был, в отличие от меня, приличный запасец того сего, что полезно во всех отношениях в хозяйстве. Он говаривал, что в его мастерской можно собрать и самолет, вот только не было достаточного поля для взлета, да и лететь было некуда.
Впрочем, отец, при некоторой моей помощи, сбацал себе машину, которая бегает уже лет около двадцати без капитальных ремонтов, лазя по полям и весям, таская на себе груз, измеряемый тоннами.
Единственно пострадавшей стороной в конечном итоге оказался мой брат, отец не любит, видимо,
Отец так и не ударил меня ни разу в жизни, хотя стекла эти я помню до сего дня, да и брательник тоже. Если хотите, то спросите у него лично.
История о воронёнке и жидах
Причем тут воронёнок и евреи? Вам вообще-то трудно их впрячь в одну упряжку, но такому лоботрясу, как мне, это раз плюнуть. Если вам не понятно, то я постараюсь всё объяснить по возможности. Я не Адольф Шилькгрубер, но в вопросах о жидах я поднаторел довольно сильно. Я, конечно, не прочту вам трактат об истинно арийском черепе и черепе еврея или славянина, но, поскольку я не отношусь ни к евреям, ни к славянам, ни к татарам, ни третьим, ни к десятым. Я русский, но я не славянин, я – сибиряк. Поскольку Сибирь это – новый Вавилон, и я один из этого Вавилона и так что к вопросам национальности и его чистоте я отношусь, как и большинство истинных сибиряков – наплевательски. Я даже провёл специальное многолетнее исследование по этому вопросу и пришёл к неутешительному выводу для националистов всех мастей и видов: бабы всех национальностей имеют одну и туже конструкцию. Конечно, я могу отличить татарина от башкира, а хохла от белоруса, армянина от грузина, но среди русских вы найдете такое количество разноплеменных харь, что нашим националистам необходимо построить маленький концентрационный лагерь или крематорий в каждом мал – малом жилом месте и казнить всех тех, кто им попадется под руку, а затем четвертовать идеологов и палачей этого движения.
Я, как и в детстве, не делю людей на плохих и хороших. Теперь я не бьюсь над исправлением греховного человечества путем бития физиономий, четвертования и прочих радикальных форм святой инквизиции и уличного кодекса чести. Я просто предоставил эту возможность самому человечеству и отпустил ему свои обиды на него, как господь бог. Так что оно перестало с тех пор меня обижать и наказывать, а я смирился с его существованием, как необходимой принадлежностью этого мира.
Но уже пора поговорить о жидах, поскольку я так просторно разглагольствовал о них. В моем понятии жид, был и остался ничем иным, как воробьём. Да, самым обычным воробьём. Этакий серенький хвостик, маленькие лапки, вездесущие существа. Весьма безобидные, по мнению многих, твари земные. Правда, китайские революционеры так не считали, как и не считали в детстве вездесущие банды пацанов, у которых отчего-то вечно чесались руки, и до всего у них было дело, даже до таких безобидных существ, как эти самые жиды. Ну, прежде чем поговорить об этих самых жидах, мы немного ударимся в экскурс по психологии этих самых непутевых бандитов. Во-первых, это довольно стайные существа, то интересы у этой стаи бывают чаще всего общие: если одна из банд взялась стрелять из рогаток, то из рогаток стреляет весь околоток, если банда начала играть в футбол, то в футбол режется вся школа, если "давят клопа" – то на всех подоконниках, на всех партах на всех переменах и на всех уроках, до самого отупения, пока не пройдет очередное поветрие. Поскольку поветрие на футбол уже прошло, на карты ещё не приспело, а шахматы и теннис уже надоели, то наступило поветрие на рогатки. Особенность поветрия на рогатки заключалось в том, что воем начинали выть совхозные электрики, тихонько стонать механизаторы, когда исчезали самые необходимые подшипники, которые до того валялись без всякого надзора, и в паники разлетались воробьи. Если электрики с проклятием меняли бесчисленное количество раз лампочки, фарфоровые изоляторы, а подшипники попросту становились обыкновенными шариками, которые разбивали эти же самые лампочки и изоляторы, то жидам попросту было тошно, когда их осыпали со всех сторон мелкими камешками и этими же самыми шариками. Так что с жидами мы расправлялись не хуже, а порой лучше любого СС или СД. Гимлеру до нас было далековато, поскольку любой из банды на десяти шагах отшибал у бутылки горлышко, а самые асы и на двадцати, то снять с дерева такую крупную дичь, какими были воробьи, любому из них не составляло труда. Следует только заметить, что воробей не горлышко от бутылки, и жид в панике ударялся в бега, как только на горизонте появлялась разношерстная банда подростков вооруженная по последнему слову рогаточной техники. Правда техника была немудрящая: узенькие или особо узенькие рогатулинки, замусоленные до лоска, резинка и кусочек кожи чаще всего из язычка ботинка. Правда, вся суть этого устройства была в резинке. Особо ценилась резина из авиационных камер, затем шла от доильных аппаратов, велосипедных камер и прочих резинотехнических изделий.
Впрочем, мне скажут, какое отношение имеют воробьи к вороненку? Между ними такое же различие и такие же отношения, как между евреями и воронами? Вы глубоко ошибаетесь, когда дело действительно касается пацанов. Во-первых, я уже говорил, что этим бандитам есть дело до всего: начиная от соседских огородов, до гнёзд и не только воробьиных, голубиных, но и вороньих; во-вторых, этот самый рогаточный бум чаще всего приходится на период, когда глупые птенцы только выметаются из гнезд и таскаются за своими примерными родителями, разевая рот и трепеща крыльями. Так что доставалось не только жидам, но и всякой твари земной. Явление этого воронёнка было довольно неожиданно для меня, поскольку большинство пацанов попросту бы безжалостно пустило из него кровь, как из врага народа, на месте его обнаружения. Я бы сам не преминул сделать это, поскольку считал его определенно вредным явлением на этой земле, ко всему прочему очень шумной, бестолковой и вороватой тварью. Но эта тварь гордо шествовала по двору Тольки и Кольки Туболовых. Скорее Кольки и Тольки, поскольку первый был ужасно старше меня, и я даже несколько почтительно относился к нему, поскольку он мог запросто накостылять мне по шеи и даже моему брату, как второй был его ровесником, и я так же запросто мог его дразнить и даже удрать от него. Так что этот воронёнок важно расхаживал по двору Туболовых и орал во все горло. Конечно, на его смотрины сбежалась вся окрестная шпана, включая не только меня, но и моего брата, моих и его приятелей и всех остальных "совхозников", как кликался наш околоток, так как там, в основном жили работники близлежащего совхоза, считая мою мать. Так что он был оценён полностью и основательно. Так как ворона тварь довольно осторожная и так близко мне ещё не попадалась. Я, было, сунулся к нему с глупым желанием пощупать его, как самый обычный неверующий русский, но получил отменный увесистый удар клювом по руке, так что потерял всякое желание проверять его заново на ощупь.
Воронёнок был уже довольно большим и нисколько не уступал взрослым воронам, но ещё не умел летать и даже клевать. Он ходил, разевая красную пасть и требуя какой-нибудь жратвы. Ко всему прочему, он оказался на редкость привередливой тварью и не хотел кушать ни хлеб, ни комбикорм, ни картошку, правда мясо он обожал и трескал с большим усердием на свою беду. Поскольку в то время, когда я ходил в коротких штанишках, только – только начинала эра холодильников, и это чудо техники ещё было не в каждом доме, блестя "Победовскими" лужеными боками, то и мясо было не в каждой семье.