Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)
Шрифт:
Ну, вернемся к детским игрушкам. Если брать по большому счету, то в кубики в детстве не играл никто из выше названных работников, по крайней мере, с толком и расстановками, посему поленница как-то кривилась и кособочилась, никак не хотела превращаться в то гордое сооружение, что выходило из-под папиных рук. Что-то клетка съезжала в сторону и подозрительно покачивалась, и изображала крученую ливерную колбасу или Пизанскую башню по совместительству. Но поскольку, естественно, этим важным делом были заняты мой незабвенный брательник с Вероникой, выступающей в роли нашей мамки в течение десяти лет или больше, то спорить с нашими работодателями было бессмысленно. Нам же, зелёнке, поручили простое дело: слаживать эти самые поленья в промежуток между забором, который прекрасно заменял вторую клетку, и этой самой доморощенным сооружением, которое отдаленно напоминающим всё-таки клетку. Следует заметить, что в детстве бывают большими не только деревья, но и дрова. Поверьте моему опыту. Кроме простого свойства-веса, они имели ещё и массу неудобств, типа сучков, смолы, которая липла к рукам, к носу и одежде, так как было весьма жарко. Впрочем, это моей одежде, после интенсивной носки моим старшеньким братом, ничто уже не могло повредить, так как
Пизанская башня клетки, возводимая руками моих любимых брата и сестры, добиралась уже до положенной отметки, мужественно выстаивая против порывов штилевого ветра солнечного, ясного, жаркого сорокаградусного сибирского полудня. Опять эта отвратительная погода? Никак я без неё не могу обойтись. Не будь этого палящего зноя, не уважали бы и не боялись, что уже синоним уважения, меня мои самые ближние, после детей и отца, родственники. Ах, да! О чем я там заболтался? О клетке? Клетка, в общем, мужественно стояла и не собиралась падать, умело поддерживаемая их творцами, мы же, с младшей сестрой, продолжали улаживать вельми добросовестно те дрова, что не использовали наши зодчие в своем строительстве. В общем-то, всё шло гладко. Чересчур гладко, чтоб всё закончилось за один раз и хорошо. Конечно, можно винить кого угодно, даже меня в том, что я не дотянул до положенных полутора метров роста, а сестра тем более. Я готов с вами поспорить, что будь в нас с сестрой чуть больше сантиметров, то эта италийская колоннада простояла бы благополучно до зимы и даже не рухнула, но из-за этого самого роста произошло крушение этого дивного творения. Пока мы, шекелявки, копошились внизу, то рост вообще не играл никакой роли. Поленница бодренько подрастала по всем участкам строительного фронта, пока не достигла высоты, где мы с сестрой стали с трудом улаживать поленья наверх, но на цыпочках не могли пропихнуть их дальше, вглубь, по причине малосилия трудящихся и корявости материала, о чём я выше говорил. Сначала дровишки образовали маленький карниз, который стал становиться всё больше и больше. Законы природы мы ещё не проходили в школе, а вундеркиндов из нас не лепили папино – мамиными стараниями. Так что закон всемирного тяготения сыграл злую шутку с нашими работодателями: хрупкая заморская вещица не выдержала напора нашего доморощенного карниза, возводимого с не меньшими стараниями, чем она. Всё рухнуло с треском, ну как не меньше, чем на половину, едва не придавив своим весом маломощных и малолетних строителей. Обвинения в наш адрес посыпались дружно, как и с нашей стороны, ответы были столь же нелицеприятны. В общем, перешли на личности хоть и маленькие ростом. Впрочем, вопрос был улажен мирно и наша компания столь же дружно, но без былого энтузиазма, занялись тем же, чем и прежде: таскала и запихивала поленья в поленницу и пыхтела на жаре. Может быть из-за того, что энтузиазм стал иссякать скорее у старших, чем у младших, но на этот раз рухнула первой клетка.
Страсти разгорались и обвинения сыпались, раскаленные добела жарким полуденным солнцем. Но поленница снова стала ползти вверх, с той же скоростью, что и раньше, хоть участники этой эпопеи несколько притомились.
Может быть, ничего и не произошло, но и на третий раз было суждено пасть первой клетке; поскольку, наши горе архитекторы, не удосужились добраться до неровного полена, бывшего причиной первого и второго крушения Вавилона, и убрать его. Тут, конечно, не выдержал первым я, отказавшись наотрез совершать этот сизифов труд в третий раз, пытаясь доказать нерадивым своим родственникам, что пора бы разобраться в том, от чего падают башни и небоскребы, тыкая своим пальцем покрытым смолой и грязью в кривое полено. Но до него необходимо было ещё добираться, сняв несколько рядов этих самых поленьев.
Короче, лень возобладала. Достучаться до закостенелых душ моих тогда малолетних родственников мне так и не удалось. Они пытались заставить меня опять слаживать поленницу, но я уперся, как упираюсь всегда, поскольку не считаю себя возможным делать что-то помимо своей воли и заведомо подверженное скорому разрушению. Здесь силовые действия бесполезны, но они попёрли на грубую силу, которой я никак не мог воспротивиться и противостоять. Скоро мои руки были скручены ремнём, и сам я этапирован в дом и приторочен к ножке кровати, где и лежал палимый полуденным солнцем через окошко.
Впрочем, я лежал не так уж и долго. Скоро мои усилия, прилагаемые к ремню, привели к тому, что узел пополз, и руки мои стали свободными. Этому самому поползновению кожаных ремней способствовало это самое солнышко и потные руки, благодаря ещё и моим стараниям, естественно. Так же, естественно, что разборки не заставили себя ждать.
Нож и кочерга в руках – аргументы весьма весомые. Одного несильного удара печным инструментом по братовой спине, хватило, чтобы мои обидчики, включая Людашу, бросились в дом. От скоротечной расправы их уберегло лишь то, что я прихватил ещё маленький топор, которым пытался колоть дрова ещё вчера вечером. В панике они забыли о входной двери и не стали строить мне заслоны на передовом рубеже. Когда я разъяренный ворвался в коридор, то в нём царила обычная в таких случаях паника. Все остолбенели, но нож, брошенный мной, воткнулся в окосячину перед самым носом Вероники, вывел компанию из ступора. Так что топор, полетевший следом за ножом, оповестил о своем удачном попадании в полотно моментально захлопнутой двери в детскую, лишь сухим стуком. Попытки проломить кочергой и топором, из-за маломощности и общей щуплости работника, двери ни к чему не привели. В злобе я устремился на поиски того, чем бы я мог подцепить её и добраться до обидчиков, но когда я вернулся, то она была уже открыта. Так что я зря тащил с собой ненужный инструментарий. Комната была пуста и, открывая путь бегства моих родственников, болтались на штилевом ветерке занавески на распахнутом настежь окне.
Эпопея о том, как я ходил в детский сад
Времена года, конечно, меняются. Это у нас плохо, а аборигенам Африки на это наплевать. Вылез себе из хижины, почесал все причитающиеся места и не причитающиеся тоже, посмотрел на календарь. Ага, зима. Надел набедренную повязку на меху и поплёлся сшибать себе фрукты с деревьев, которые у нас не растут даже
Впрочем, осень только собиралась маячить на горизонте или даже и не думала маячить, но моя заботливая мама уже размышляла о грядущей осени. Правда, она не думала о разного рода корзинках, банках, соленьях и вареньях, не ладила ни сани, ни машины, но думала вести моего старшего брата-оболтуса в первый класс. Всякие школьные прибамбасы, естественно, входили в её повседневные заботы, хотя тогда тетрадь стоила всего две копейки, но за ней иногда приходилось стоять несколько часов, но это мелочи, поскольку за ними стояли мы, школьники. Но кроме моего брата, меня, были ещё две моих сестры. Одна уже была взрослой и числилась при школе, так как я, малолетний олух, и моя младшая сестра должны были целыми днями торчать дома взаперти. Впрочем, мама даже не подозревала, что эти жалкие запоры едва ли могли остановить такого могиканина, как я. В любой момент я мог просочиться в самую малую щель или форточку, в которую только способна была просунуться моя голова. Тем же способом я возвращался домой, карабкаясь по переплетам окон, которые невесть отчего не ломались, скорее всего, от того, что делались они добросовестно ни чета нынешним. Мой брат проделывал тоже самое, поскольку наши родители ещё не оставляли ключи нам, видимо считая, что мы вполне могли посидеть и дома, но скоро они наконец поняли, что так поступать весьма неразумно, а выдавленные стекла шумной и драчливой бандой их отпрысков, не стоят нервов и усилий, то они просто смирились с неизбежным и по утрам, только продрав глаза, мы уже могли узреть заветный ключ на условленном гвоздике и цивилизованным образом покинуть дом. Но вернемся к моей матери. Движимая самыми благими пожеланиями, она решила отдать нас в детский сад. Особых препятствий к этому не виделось, так как это учреждение маячило почти рядом с домом, в каких-то жалких двухстах метрах, белым фасадом и палисадником. Я уже умудрился сунуть нос в него и даже познакомился с некоторыми представителями иной цивилизации, которые, впрочем, после шести часов становились дикарями, подобными мне. Надо заметить, что это маме просто казалось, что её благие пожелания способны легко осуществиться. И вот почему. Если все нормальные дети к пяти годам покрыты толстым слоем цивилизации, то её родной сын к этому времени умудрился так одичать, что уже был не способен воспринимать влияние света и разума. Впрочем, как всякий дикарь, пробравшись в дом к представителям иного мира, с удивлением созерцает диковинные вещицы, то и я, пробравшись туда и прилепив нос к окну, уже успел рассмотреть комнату полную игрушек, аквариум, где шевелили лениво длинными хвостами чудные рыбки, и прочую занимательную ерунду, в которой я не прочь был покопаться. Но, поскольку попасть туда для меня было равносильно тому, как попасть на Марс, или, надев очень чистую рубашку, я должен был плестись вслед за мамой. Что было едва ли не одно и тоже. Хотя тогда я об этом и не задумывался.
Так что мои интересы даже немного совпали с планами моей матери, но ненадолго. До следующего утра. Во-первых, приобщение цивилизации начинается непростительно рано: этак задолго до восьми часов, то… То я сразу не захотел быть законопослушным, как японец, предпочтя махать бумерангом или палицей, когда это мне заблагорассудится. Благорассудилось мне это делать никак не раньше десяти часов. Но ноющего и хныкающего дитяти свободы, коему уже было целых пять лет, отбуксировали, как бычка, под надзор невинных нянь. Впрочем, невинность их была относительна, поскольку многие из них не только пили водку и курили, но и умудрились переспать с таким количеством мужиков, что одно перечисление их имён займет чересчур много места. Впрочем, они были невинны в своем понимании людей, а особенно детей.
Конечно, с самого начала я вёл себя почти что ангел. Я долго копался в игрушках и рассматривал чудных рыбок, которые так сильно отличались от тамошних пескарей, недомерков окуньков и ленивых карасей, что уже неоднократно болтались у меня на корявой удочке или барахтались в примитивной сети из тюли. Я даже совершил героический поступок: съел целую тарелку манной каши, которую ненавидел до поросячьего визга. Но после обеда началось столкновение моей дикой натуры с благопристойной цивилизацией. Я нечаянно расквасил нос какому-то аборигену во время игры, что, по моим понятиям и понятиям всех нормальных пацанов, – неизбежные издержки жизни, и даже попросил у него прощения, считая, что инцидент этим будет исчерпан. Но тот орал, словно с него снимали скальп, в то время я только потер приличную шишку и чертыхнулся от боли. Репрессии, последовавшие затем, рассорили с цивилизацией меня окончательно и навечно. Мои попытки объяснить, что я задел его нечаянно во время игры, на нянь не возымели действия, а пролитая кровь подействовала на них, как красная тряпка на быка, то они решили водрузить меня в угол. Моё заявление, что я не буду там стоять, так как не чувствовал за собой никакой вины, не было воспринято ими всерьёз. И напрасно. Я уперся и, зло сверкая глазами, покинул угол ровно на полсекунды позднее того, когда утомленные борьбой хилые хранительницы цивилизации отпустили меня, чтобы отдохнуть. Пусть я и плакал от непонимания и несправедливости, но яростно отстаивал свои права.
Обычные угрозы: рассказать папе и маме о моем поведении не возымели действия, наказать меня более изощренно, они боялись, поскольку я обещал пустить кровь не только половине детского сада, но и им, что имело под собой реальную почву. Мой решительный вид и яростное сопротивление сломили их окончательно, и они решили действовать по шаблону. Конечно же, всё было доложено моей маме, но когда я тоже это объяснил ей, то, кажется, она даже меня не поругала. Правда, я заявил, что я не пойду туда больше, но моя мама не придала особого значения моим словам. Хотя и знала прекрасно о моем упрямстве и прочих недостатках, в том числе умении держать свое слово, если даже мне придётся разбиться в лепёшку. Но видимо она понадеялась на свой авторитет и мой незначительный возраст или сочла, что всё стерпится – слюбится. Я слюбляться не собирался и предпочитал любить полную свободу, обременённую папиными просьбами о помощи, которые были не столь значительны и носили в тот период более символический, чем реальный характер.