Сказки моей жизни
Шрифт:
Вот катера и лодки отошли от корабля. Он дал низкий, протяжный гудок и пошел. Он дымил обеими трубами. Белый, он сверкал на солнце. Я представил его путь: из Черного моря он выйдет в Средиземное, потом в Атлантический океан, потом в море Немецкое. Какой далекий путь! И сколько бурь будет трепать его, а он пойдет, гордый и непреклонный.
«Плывет по морю-океану волшебный дворец»…
Прошли еще года… Я много раз плавал на таких же кораблях и привык к ним, и уже не казались мне они сказкой.
Но вот летом 1928
В то лето далеко за полярным кругом погибал во льдах экипаж разбитого бурей дирижабля «Италия». Дирижабль пролетел над северным полюсом и от полюса возвращался на свою базу, на остров Шпицберген. По пути он попал в бурю, обледенел, снизился и в тумане ударился о ледяную скалу. Часть экипажа погибла, а другая часть вместе с командиром дирижабля Нобиле упала с гондолой на лед и осталась жива. Но, благополучно упав на лед, они все-таки очутились в отчаянном положении. Кругом только взломанные льды, льды… До острова Шпицбергена по этим льдам не добраться.
Среди спасшихся был отважный полярный путешественник швед Мальмгрем. Он понимал, в каком отчаянном положении находятся люди, и решил пешком пойти по пловучим льдам до острова Шпицбергена, сказать людям, где находится погибающий экипаж, и тогда, может быть, люди пришлют корабль на помощь. Вместе с Мальмгремом пошли два итальянца: Цаппи и Мариано. Почти полтора месяца они шли по плавучим льдам. Мальмгрем погиб при этом переходе, а итальянцы, уже умиравшие от голода, были подобраны нашим ледоколом «Красиным».
К счастью, в упавшей на лед гондоле уцелел радиоаппарат, а среди экипажа остался жив и невредим радист Бьяджи. Он с большим трудом установил на льду радиомачты и радиоаппарат и стал подавать сигналы бедствия: «SOS! SOS!» («Спасите наши души!») — так сообщают погибающие корабли о своем бедствии. Две недели никто не слыхал этих сигналов. Люди уже готовы были придти в отчаяние. Наконец их услыхал наш радиолюбитель Шмидт, живший в городе Усть-Сысольске. Потом их услыхали на итальянском судне «Читта-ди-Милано», и радиосвязь с погибающим экипажем была налажена.
Люди со льда сообщили, под каким градусом северной широты и восточной долготы они находятся. Они находились в это время к северо-востоку от острова Фойн. Льдина, на которой они сидели, плыла к югу. Кругом на многие сотни километров простирались полярные льды. Льды двигались, сходились и расходились, ломались в куски, погружались в воду, снова выныривали. Могло случиться, что и их льдина могла разрушиться, и тогда гибель была бы неизбежна. Но как добраться через такие льды на помощь погибающим? Для обыкновенного корабля это дело невозможное.
Весь мир с трепетом следил за судьбой несчастных, которые теперь по радио ежедневно сообщали, в каком положении они находятся. Весь мир был готов помочь им. Но ни в одной стране не было подходящих кораблей. Только у нас, в СССР, были ледоколы, которые могли проходить по морям и океанам, покрытым льдами. Два таких ледокола — «Красин» и «Малыгин» — были отправлены на помощь погибавшим.
Мне очень хотелось поехать туда, на помощь, и после некоторых хлопот я попал на ледокол «Малыгин».
«Малыгин» только за неделю перед этим вернулся со зверобойной экспедиции из горла Белого моря и стоял в Архангельском порту. За три дня до его отхода в океан на помощь итальянцам я был уже в Архангельске. Когда от вокзала мы переезжали на катере через Северную Двину, я спросил матроса:
— Где стоит «Малыгин»?
На Северной Двине в этот день стояло много океанских пароходов. Я думал, что «Малыгин» по виду какой-нибудь великан, может быть, больше самых крупных кораблей. Но матрос показал мне на небольшой пароход, стоявший возле угольной пристани:
— Вот «Малыгин».
Я удивился. «Малыгин» был значительно меньше других пароходов, краска на нем была ободрана, — это льды во время зверобойной экспедиции так ободрали его. Ничем он не отличался от других пароходов, только нос у него был необычно крутой и высокий.
К вечеру того же дня «Малыгин» уже стоял у набережной, и на него спешно грузили продовольствие, одежду, снаряжение и самолет. Его подъемные краны тащили ящики, бочки, доски, туши мороженого мяса.
Я прошел по всему пароходу. В самом деле, он был совсем небольшой. Кают на нем немного, и все они очень маленькие, а кают-компания совсем не походила на те роскошные залы, что я видел на океанских пароходах.
Трое суток день и ночь возле «Малыгина» шла спешная работа по погрузке. Наконец все приготовления были окончены, и ровно в полночь «Малыгин» отошел от набережной Архангельска.
Нас провожал весь город.
Ночь была белая, светлая, как день. На набережной играла музыка, народ кричал «ура», белые платки и черные кепи птицами мелькали над головами. Когда «Малыгин» вышел на середину реки и дал прощальный гудок, сотни паровых судов, стоявших на реке, откликнулись ему в ответ. Воздух задрожал от гула. Над всеми судами били белые фонтаны пара. В могучий рев океанских кораблей-великанов вплелся тонкий посвист речных катеров.
Так моряки прощались с «Малыгиным», уходившим в далекое и опасное плавание.
Все шестьдесят километров, пока «Малыгин» шел по Северной Двине до моря, продолжалось трогательное прощание. Все суда, стоявшие у лесопильных заводов и шедшие по реке, давали трижды прощальный гудок. Мы, члены экспедиции, все стояли на палубе, прощались с людьми, с берегами, с землей. Река здесь узка и извилиста; на берегах везде сверкала зелень под восходящим солнцем, в кустах пели птицы… Когда-то мы их увидим и услышим опять?..