Сказки о воображаемых чудесах
Шрифт:
Люди, которые считают, что знают почти все на свете. Люди, которые на самом деле не знают почти ничего.
Мице нужно усилить обоняние, чтобы ориентироваться в этом пространстве, в этом свето- и воздухонепроницаемом пространстве коробки, где даже ее огромные светящиеся золотые глаза бессильны.
Но видеть можно по-разному. Наблюдать можно по-разному.
Слепая на оба глаза в этой коробке, Мице все-таки хорошо знакома с тем, что находится вокруг. Она уже бывала здесь. Она вытерпела множество сеансов в этом контейнере.
Как только ее домашний человек, Фелиция,
С помощью чувствительных датчиков, расположенных во рту, Мице вдыхает сладкий, словно мед, и тяжелый, словно свинец, запах стен ее темницы. Кислый металлический вкус. Щелканье счетчика Гейгера. Маслянистый привкус пергамина: он распространяется из (пока что) неразбитой колбочки с синильной кислотой. Древесина и сталь молоточка, подвешенного так, чтобы разбить флакон.
Но еще яснее Мице чувствует вкус, запах, наблюдает, знает пульс электронов и дрожание ядер в маленькой емкости с радиоактивным изотопом. Эта коробка в коробке огорожена клеткой, чтобы Мице не смогла сдвинуть ее в порыве ярости, которого, кажется, ждал от нее герр Эрвин. Неужели герр Эрвин полагает, что она может не заметить очевидного: для колбы с цианидом такой же клетки не нашлось.
В этом-то все и дело, не так ли? Это не великий научный эксперимент, тот самый, который один из друзей герра Эрвина, знаменитый доктор Эйнштейн, назвал «прекраснейшим способом» показать, что представление материи в виде волны является неполным.
Нет, истинная реальность, реальное представление о реальности, состоит в том, что герр Эрвин, отец обожаемой Фелиции, ненавидит кошек.
Поэтому, если Мице в процессе этого обреченного на мировую славу эксперимента случайно врежется в колбу с цианидом, вместо того чтобы ожидать статистического приговора ядер, что скажет герр Эрвин? Он скажет: «Я швейцарский ученый. Я не несу ответственности за кошек, не располагающих средствами точного захода».
И все же, хотя Мице точно знает, что герр Эрвин будет играть в невинность, она отмечает, как осторожно он приподнимает крышку, когда эксперимент подходит к концу, что руки его облачены в перчатки, а нос и глаза защищены маской с воздушным фильтром.
Несмотря на всю свою злость, Мице влечет и завораживает клетка вокруг коробки с радиоактивным веществом. Она напоминает ей другую, которая защищает белых мышей брата Фелиции, а также тюрьму из прутьев, где мама Фелиции поселила канарейку.
Внутри этой клетки атомные частицы тоже дрожат, прыгают и крутятся, наблюдая за тем, как она наблюдает за ними. Прямо как мыши и птица. Иногда (Мице просто не может удержаться!) она чувствует, как ее лапа сама собой тянется в сторону коробки, заключенной в клетку. Задние конечности начинают ритмично подергиваться, готовясь к прыжку.
В такие минуты она проникается недолгим сочувствием к герру Шрёдингеру. Не то ли самое подергивание она замечает в нем, когда он устраивает свои эксперименты?
Когда он набрасывается и хватает изворотливые порхающие крупицы знаний, она видит в
Но строит подобные догадки она недолго: скоро они ей надоедают, и Мице начинает жалеть, что не может заснуть. И вместе с этим снова начинает злиться на герра Эрвина. Она не глупая. Если она задремлет, если прервет свои наблюдения, то может умереть.
В какой-то момент, пока она сидит в коробке, герр Эрвин Шрёдингер верит, что существует пятидесятипроцентный шанс (во всяком случае, в его сознании он существует!) того, что одно из ядер в емкости распадется, запустит счетчик Гейгера, из-за чего молоточек опустится на колбу с синильной кислотой. Герр Эрвин живет ради этой недолговечной иллюзии всеведения и всемогущества. Предполагает, что, пока он сам не откроет коробку, Мице ни жива ни мертва. Или жива и мертва одновременно. И в этот миг неопределенности он верит, что является ее божеством, что его жест, которым он снимает крышку, определяет, будет она жить или умрет.
И все же Мице заметила, что порой он оставляет коробку закрытой гораздо дольше, чем потребовалось бы, дабы распорядиться судьбой кошки. Поначалу она думала, что он просто потерял счет времени — забылся, заигравшись в бога. Но позже ей пришлось признать, что, возможно, его ненависть к кошкам еще сильнее болезненного эгоизма. Если он «забудет» и оставит ее в коробке дольше положенного, то она может задохнуться. А потом скажет: «Я швейцарский физик. Что я могу знать об объеме кошачьих легких и о необходимом для них объеме кислорода?»
Поэтому, как только он помещает ее в это замкнутое пространство, Мице старается дышать поверхностно и не засыпать.
Бедный герр Эрвин, думает Мице. Он хвалит себя за то, какой он чудесный ученый, и при этом лишен самых элементарных навыков наблюдения. Возьмем, к примеру, то, как он приступает к своему эксперименту. Любой, кто хоть недолго поизучал кошек, знает: чтобы заманить их в коробку, достаточно просто оставить ее открытой. Кошачья страсть к науке (ошибочно принимаемая людьми за простое любопытство) неизбежно подтолкнет их к исследованиям.
И все же, раз за разом, герр Эрвин — несведущий, совершенно бесталанный садист — хватал ее и пихал в этот контейнер. И всегда с одним и тем же результатом. Ну хоть какое-то утешение, думает она, вылизывая его кровь из-под когтей.
Нет, герр профессор Эрвин Шрёдингер ничего не видит и не понимает. Даже мыши с канарейкой знают больше него. Даже они смогли бы тщательно изучить элементарные частицы, просто наблюдая за ними, а потом, просто приглядываясь к ним, смогли бы контролировать этих атомных убийц. Существа, более разумные, чем люди, знают, что все игры в жизнь и смерть, в существование и небытие, решаются в поединке наблюдения. Кошка сидит у мышиной норы и выжидает. Мышь сидит и ждет по другую сторону. Каждая из них, наблюдая, определяет, какой будет реальность другой из них.