Сказки Севки Глущенко
Шрифт:
Инна не догадывалась о Севкиной любви. Вряд ли она вообще замечала его среди стриженой одинаковой малышни – в этом Севка самокритично отдавал себе отчет. Да он и не рассчитывал на взаимность. Просто на переменах он смотрел на Кузнецову и придумывал сказку.
Однажды он сделает из медных трубок двуствольный пистолет-поджиг (как у Гришуна) и поздно вечером выйдет на улицу. А Инна будет возвращаться домой после очень долгого пионерского сбора. И тут из лога, в котором журчит речка Тюменка, вылезут в масках бандиты из шайки «Черная кошка». Чтобы ограбить Инну, исцарапать лицо железными когтями и скинуть ее с земляного
– Женщинам не полагается так поздно ходить одним. Время неспокойное.
– Что же делать? – жалобно спросит дрожащая Инна. – В школе столько дел…
– Разве твои пионеры не могут тебя проводить?
– Они все домой торопятся, боятся, что их мамы заругают… Вот если бы все были такие, как ты!
– Я-то как раз не такой, – сдержанно вздохнет Севка. – Я не пионер…
– Как – не пионер?! – изумится Инна. – Куда же мы до сих пор смотрели? Мы завтра же… Нет, сегодня же! Сейчас!
Она снимет свой галстук и всё еще дрожащими пальцами завяжет его на Севкиной шее. И Севка переложит дымящийся пистолет в левую руку, а правой отдаст салют, как отдают его ребята при встрече с вожатой Светой…
Так Севка мечтал в течение многих перемен, когда тайком наблюдал за Инной Кузнецовой.
Наблюдать и мечтать не трудно. В широком квадратном вестибюле на переменах не было большой беготни и возни (разве что в самом начале, когда выска-кивали из классов). Если хочешь орать и носиться, пробирайся в подвал или иди на двор играть в догонялки или в буру (это когда гоняют валенками застывшее яблоко конского помета и стараются попасть друг другу по ногам). А в полутемном вестибюле под желтыми лампочками водили хороводы. Девчонки – и среди них обязательно Инна Кузнецова – брались за руки, вставали в круг и с песней шагали в затылок друг другу.
Иногда шагали резво, потому что песни были бодрые: «Эх, хорошо в стране советской жить», «Есть на севере хороший городок», «Клен кудрявый». Иногда шагали помедленнее: «Хороша страна Болгария», «В далекий край товарищ улетает», «С берез неслышен, невесом спадает желтый лист». Порой шаг делался еще тише: «Жил в Ростове Витя Черевичкин», «Там вдали за рекой», «Таня, Таня»…
Случалось, что мальчишки лихой атакой (если не видела дежурная учительница) разрубали девичий круг и внутри его устраивали свой хоровод, поменьше. Он двигался в другую сторону, но пели вместе с девочками. И очень слаженно. А почему бы и не петь мальчишкам? Среди песен были очень боевые: «Мы не дрогнем в бою за столицу свою», «Артиллеристы, Сталин дал приказ», «Кони сытые бьют копытами»…
Песен знали множество и пели каждый день на каждой перемене. Все, кто хотел. И никого не надо было загонять в школьный хор, грозя двойками, как это стали делать потом – когда Севка вырос и у него появились свои дети…
Севка тоже часто пел в мальчишечьем хороводе. Не только потому, что любил песни. Еще и потому, что когда двигался в кругу, то и дело встречал Инну. И мог смотреть на нее совсем вблизи. И Севка смотрел. Душа его при этом сладко замирала. Но лицо он делал равнодушное и не сбивал ни шаг, ни песню…
В этот раз петь Севка не стал. Он прислонился к стене рядом с фанерной рамкой газеты «За учебу» (здесь еще недавно висели Севкины стихи, на которые, судя по всему, Инна Кузнецова не обратила внимания). Инна уже прошла мимо Севки в хороводе, но посмотреть на нее и помечтать ему не дали. Рядом появился Тощеев:
– Пуся, это ты пульнул в меня на уроке?
В Севке шевельнулся боязливый червячок. С Тощеевым связываться – ой-ёй-ёй. Но всё же он отозвался достойно:
– Сам ты «Пуся».
– Ну ладно, – примирительно сказал Серега. – Я же тебя, Гущик, по делу спрашиваю. Правда ты?
Имело смысл отпереться. Свидетелей не было. Но желание похвастаться оказалось крепче страха.
– Ага, – небрежно кивнул Севка. – С первого раза. Прицелился и – чпок… А чё такого? Больно, что ли?
– Да не больно… Тоже пострелять охота, а картохи нету. Дашь?
– Айда, – сказал Севка. Серегино миролюбие заслуживало награды.
Они пробились в класс мимо негодующих дежурных Гальки Рашидовой и Мишки Кальмана. Севка достал для Тощеева картофелину с дыркой (целую приберег для себя). Серега был рад и такой:
– Во, законная картошечка! Популяем на арифметике. Всё равно я ни фига не понимаю, как решать. Гета как заорет, у меня всё из головы выскакивает.
– А почему Гета? – испуганно спросил Севка. – Сегодня же Елена Дмитриевна…
– Ленушка в больницу идет, не слышал, что ли?
Севка расстроенно покачал головой: ничего он не слышал.
С Гетой Ивановной на уроке не порезвишься. Это лишь Тощеев такой бесстрашный… Серега сказал:
– После звонка все про это говорили… Ты бы меньше таращился кое на кого, а больше бы слушал…
– На кого… таращился? – в тихой панике спросил Севка, и уши у него стали горячими. – Ни на кого я… Дурак ты…
– Да ладно, – усмехнулся Тощеев. – Я не понимаю, что ли? – И отошел.
Севка плюхнулся на скамейку, охватил колючий затылок ладонями и сидел, пока не вошла в класс Гета Ивановна.
Гета Ивановна была высокая, молодая и очень решительная. И сильная: каждой рукой она могла поднять за воротник по второкласснику и донести до дверей, чтобы выставить за порог. Севке она казалась похожей на старинного солдата. Он видел таких на картинках в книжке про Петра Первого. Сперва эти солдаты насмешили его – они были похожи на женщин: в длинных, как платье, мундирах, в чулках и туфлях с пряжками. С дамскими волосами под шляпами. А теперь наоборот – Гета напоминала Севке пехотинца из какого-нибудь Преображенского или Семеновского полка. Ее зеленое платье с блестящими пуговицами было похоже на форменный камзол. Светлые волосы валиками лежали на ушах. Квадратные пряжки на тяжелых туфлях грозно блестели. Острую указку Гета Ивановна всегда держала как шпагу.
Тощеев рассказывал, что недавно Гета прогнала от себя мужа – молодого однорукого военрука из соседней школы-десятилетки. Севка не верил. Скорее всего, муж сбежал от такой ведьмы сам.
– Ну-ка, встали как полагается! – потребовала Гета Ивановна (хотя и так все стояли как надо). – Теперь сели. Руки на парты. Сегодня уроки буду вести я, Елену Дмитриевну вы совсем довели до глазной болезни. Вместо рисования на четвертом уроке будет чистописание.
– У-у… – горестно пронеслось по классу.