Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь
Шрифт:
и должно быть весьма удивилась бы, если бы кто-нибудь ей сообщил, что именно благодаря ее книгам мы возненавидели лютою ненавистью этот «веселый рой», мелькающий «веселой чередою».
Поцелуи, мятные лепешки, мечты о мужчинах, невежество, легенды и опять поцелуи — таков в ее изображении институт.
Никаких идейных тревог и кипений, столь свойственных лучшим слоям молодежи. Вот единственный умственный спор, подслушанный Чарской в институте: «Если явится, дух мертвеца, делать
Когда девушки, окончив институт, вступают в жизнь, начальница, по утверждению Чарской, заповедует им:
«Старайтесь угодить вашим, будущим хозяевам (!!!)».
И даже эта холопья привычка лобзать руки, падать на колени прививается им в институте: «если maman не простит Лотоса, — поучает одна институтка другую, — ты, Креолочка, на колени бух!»
И даже воспитательница шепчет малюткам: «На колени все! просите княгиню простить вас»
И когда, как по команде, сорок девочек опустились на колени, Чарская в умилении пишет: «Это была трогательная картина».
Это была гнусная картина, подумает всякий, кто не был институтской парфеткой. Точно так же, по сообщению автора, дети в институте приучаются симулировать истерику и обморок: «Медамочки, предупреждаю вас, не удивляйтесь: если вытяну из последних билетов, то упаду в обморок», «Если не по-моему, я в истерику и в лазарет». Свежему человеку жутко слышать из уст ребенка такую рассчитанно-обдуманную ложь, но в институте это — система, очень милая нашей писательнице.
Теперь, когда русская казенная школа потерпела полное банкротство даже в глазах Передонова, только Чарская может с умилением рассказывать, как в каких-то отвратительных клетках взращивают ненужных для жизни, запуганных, суеверных, как дуры, жадных, сладострастно-мечтательных, сюсюкающих, лживых истеричек. По восторженным книгам Чарской мы знаем, что институтки при звуках грома зарываются головою в подушку и по-бабьи скороговоркой лепечут «свят-свят-свят», что, словно Акульки за печкой, они любят разгадывать сны: лавровый венок, — значит, нуль, хорошо отвечать стихи во сне, — значит, плохо отвечать на уроке; что при неудаче они говорят: «Не слава богу».
И когда хотят на экзамене обмануть своих экзаменаторов, обращаются за помощью к иконам, к святителям: «Тс… тс… я слышу… святая Агния предсказывает мне билет», — говорит одна институтка, а другая за одну щеку сует себе образок, за другую распятие, под язык—крошку церковной просфоры.
«Непременно выдержу экзамен».
А третья засунула себе «за платье» икону святого Николая, и святой Николай помог ей вытянуть первый билет. Ее подруги повторяют: чудо! чудо!:—и Чарская вместе с ними; даже глава у нее названа «Чудо».
Мудрено ли, что в книгах Чарской мы то и дело читаем:
«Сон Краснушки сбылся».
«Предсказание бродячей гадалки исполнилось!»
Мудрено ли, что она сообщает, как одна татарка молилась своему татарскому богу, но татарский бог не помог, а чуть помолилась русскому, русский моментально откликнулся.
Тем же восторженным тоном рассказывает Лидия Чарcкая, что в это опереточное заведение присылают кавалеров по наряду (подлинное ее выражение!) — специально для танцев, и мудрено ли, что у парфеток холодеют руки при одном только слове: мужчина; что даже про архиерея они восклицают: «Ах, душка красавец какой!» — что даже царь у них «дуся» [182] и что идеальным мужчиной представляется им гвардеец «лучшего гвардейского полка», с усами и шпорами, и всю свою юную жажду слез, порываний и жертв они утоляют эротикой, тем пресловутым институтским обожанием, которым так восхищается Чарская. Кого обожать — безразлично. Можно даже повара Кузьму. Бросают между собою жребий, кому кого обожать, и даже составляют расписание: в понедельник обожает одна, во вторник другая. Одна другую упрашивает: душка, позволь мне тебя обожать, — и, получив позволение, берет кусок мела и, в знак любви, съедает его. Или же у себя на руке царапает булавкой вензель возлюбленной, натирает чернилами.
182
Об институте см. у Чарской: «Люда Влассовская», с. 6, 7, 46, 84, 202, 251; «Белые пелеринки», с. 115; «Большой Джон», с. 16, гл. X, XI, XII и XIV; «Записки институтки», с. 142, 246 и т. д.
«— Дай мне поцеловать тебя, душка, за то, что ты всегда видишь такие поэтические сны!
— Ах, какая я глупая, Люда! Ну поцелуй же меня.
— За то, что ты глупая?
— Хотя бы и за это».
Вся эта система как будто нарочно к тому и направлена, чтобы из талантливых, впечатлительных девочек выходили пустые жеманницы с куриным мировоззрением и опустошенной душой. Не будем же слишком строги к обожаемой Лидии Алексеевне!
1912
Литература и школа
В 1936 году в советских журналах и газетах горячо обсуждался вопрос о преподавании литературы в школе. В обсуждении этого вопроса принял участие и я («Правда» от 18 января 1936 года). Той же теме я посвятил свое выступление на Х съезде ВЛКСМ (24 апреля 1936 года). В моей книге «От двух до пяти» (1937) я объединил два выступления под общим заглавием «Литература в школе». Здесь воспроизводится текст этого издания.
1968
В Воронежской области есть Нина Чичильева, ученица седьмого класса. Натура поэтическая, она любит стихи. Подруги этой Нины Чичильевой, девочки четырнадцати лет, тоже увлекаются изящной словесностью: Люба Яровая, Валя Яценкова, Маруся Соловьева и другие, — целый литературный кружок. Нина завела себе альбом, куда ее подруги в течение двух лет прилежно вписывали всякие стихи, которые почему-либо понравились им. Получился замечательный сборник любимых молодежью стихов. Сборник довольно обширный: сто восемьдесят шесть страниц, исписанных убористым почерком. Он дорог нам именно тем, что дети здесь непринужденно выражают свои литературные вкусы. Это книга интимная и потому безоглядно искренняя: девочки записывали эти стихи не для стенгазеты, не для декламации в школе, а сами для себя.
Тут откровенно сказалась подлинная эстетика этих четырнадцатилетних детй. Откройте же их альбом и читайте:
Ох вы, мужчины, вы — скотины, В вас азиатские глаза, Вы девок любите словами, Но своим сердцем никогда.Оправившись от первого смущения, переверните две страницы и читайте:
Я просила, умоляла: О приди, приди, милый мой, А он, стерва, с другою занялся, Насмеялся, стервец, надо мной.Такими стихами заполнены сто семьдесят страниц этого сборника. Недаром озаглавлен он так: «Альбом для любви и страдания».
Если рассматривать этот альбом как некий трактат о любви и страдании, получится приблизительно такая концепция: на свете нет ничего интереснее, увлекательнее, ценнее, важнее, чем амурные отношения мужчины и женщины. Но, занимаясь единственно этим увлекательным делом, женщина не должна забывать, что все мужчины (как выражается этот альбом) — «подлецы», «изменщики», «скотины», «лукавцы» и «стервы», и потому она должна вести себя с этими «лукавцами» возможно хитрее, чтобы они остались, так сказать, околпаченными. Ту женщину, которая забывает об этом, «Альбом для любви и страдания» именует жалкой простячкой и приводит у себя на страницах множество поучительных случаев, когда «простячкам» пришлось поплатиться за доверчивую свою простоту.