Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь
Шрифт:
В этом, по мнению «Альбома», главная злокозненность лукавца-мужчины; женщина откроет ему свою «откровенность», а через день он «занимается» с другою:
И прихожу я на то место, АИ снова:
Мой миленький изменщик Целуется с другой.И снова:
Я как роза в саду расцвела. А потом фулигана нашла. Фулиган надо мной насмеялся.И снова:
Матрос девочку завлек, А теперь смеется.И снова:
Ты просила его, умоляла: «О приди повидаться со мной!» Но, других беззаботно лаская, Он смеялся тогда над тобой.Даже в лес за грибами невозможно пойти: непременно набредешь на «лукавца», который завлечет тебя сладкою речью и сделает на всю жизнь несчастною:
Вот вам, девочки наука, Как в лесок ходить.Словом, единственный есть классовый враг у каждой женщины — это мужчина, и для борьбы с этим коварным, хорошо вооруженным врагом женщина должна мобилизовать все свои душевные силы. Конечно, «Альбом» не отрицает того, что:
Когда деточка красивый, За ним надо вхаживать.Но «вхаживать» надо с оглядкой:
Пусть он обманет, Пусть он изменит, Новый поклонник Его мне заменит, —Таков должен быть девиз каждой девушки. Вся девичья тактика — по словам этого мудрого альбома — именно в том и должна состоять: примани к себе возможно больше поклонников и насмехайся над каждым, — тогда за хорошую цену тебе удастся продать свою миловидность и молодость. В чем эта хорошая цена заключается, ясно обозначено на странице 96.
Нас три сестры. Одна за графом, Другая герцога жена, А я — их всех милее, младше — Простой морячкой жить должна!Мировоззрение монолитное, стройное и в достаточной степени гнусное. Каким же чудом укоренилось оно на девятнадцатом году революции в сердцах и умах этих школьниц?
Под одним стихотворением есть дата: 11 ноября 1935 года, так что этот альбом не вчерашний наш день, а сегодняшний. Судя по приложенным к альбому портретам Нины Чичильевой и ее ближайших подруг, у всех у них есть пионерские галстуки, так что они не отщепенки, не выродки, эти одиннадцать девочек шестого и седьмого классов неполной школы Алексеевского района, села Матрено-Гезево, Воронежской области, а самые обыкновенные Вали, Кати, Маруси, Любы, Тамары и Нюры, которым предстоит через год, через два войти в нашу жизнь в качестве строительниц нового быта.
Не дико ли, что даже нечаянно, даже случайно в этот сборник их любимейших стихов не попало ни единого звука, в котором не было бы цыганской, кафе-ресторанной, лакейской, смердяковской, эстрадной пошлятины? Если уж им так нужна (а им, очевидно, чрезвычайно нужна) любовная поэзия, любовная лирика, почему
Конечно, клеветником на советских детей был бы тот, кто сказал бы, что такие альбомы представляют собой бытовое явление. Но и музейной редкостью их тоже невозможно назвать. Если не такая мораль, то такая эстетика встречается еще довольно часто. И, конечно, очень легко разразиться громами против этих романтических девочек, которые каким-то загадочным образом, забронировали себя от всех благотворных влияний русской гуманитарной культуры. Но каковы бы ни были причины, сделавшие весь этот воронежский школьный кружок средоточием обывательской затхлости, огромная доля вины за такую растленность детей ложится на нас, на взрослых. И раньше всего — на школу, на Детиздат и на нынешних детских писателей. Ведь стихи, наполняющие «Альбом для любви и страдания», несомненно, достались этим воронежским девочкам в наследство от их теток, матерей, пожилых сестер и т. д. Это те стихи, что издавна бытовали в мещанской среде, вполне соответствуюя ее хищнической и рабьей природе. Теперь эта среда разбита вдребезги, но стихи остались, и вот спрашивается, какие же другие стихи противопоставила школа этим мерзопакостным, но столь пленительным для молодежного сердца стихам?
Если бы школа умела обрадовать, очаровать, взволновать этих девочек произведениями высокой поэзии, если бы преподавателям русской словесности удалось так заразить их своими эмоциями, что они на самом деле ощутили бы счастье оттого, что на свете был Пушкин, вся эта смердяковская гниль сама собой отпала бы от них, и сердцещипательный лакейский романс был бы для них раз навсегда размагничен.
Но школа, столь великолепная в других отношениях, все еще не способна привить нашим детям подлинные литературные вкусы, вооружив их здоровой эстетикой, которая на всю жизнь дала бы им надежный критерий для оценки литературных явлений, — не способна научить их самостоятельно разбираться в произведениях поэзии.
Причин этого плачевного явления много, но главная заключается в том, что наши учебники, хрестоматии, методические пособия, программы — все еще страдают стихофобией, дурно скрываемой враждою к поэзии и никакого стихового воспитания даже не пытаются дать нашим школьникам. Возьмите хотя бы этот прискорбный альбом: ученицы шестого класса даже не догадываются, что у стихотворений должен быть какой-нибудь ритм: школа не развила в них самого элементарного стихотворного слуха, без которого восприятие поэзии так же немыслимо, как для слепого восприятие живописи. Поэтому все стихи, вписанные в этот альбом, в ритмическом отношении — калеки:
Ты хочешь знать, кого люблю. И его нетрудно взнать. Будь заинтересованный мною, Я не могу сказать.И вы только вслушайтесь, как эти бедные дети записали стихотворение Лермонтова:
Играют волны, ветер свищет, И молча (!) стонет и скрыгчит(?!) Ува (?), оне ищет не счастья И не от счастья бегит.Чтобы понять, каким образом, дети доведены до такой глухоты к стиховой музыке, к звучанию стиха, нужно бегло перелистать те учебники, которые дает им Наркомпрос. Вот, например, «Букварь» Фортунатовой и Шлегер — отличный букварь, хотя его теперь кое-где и побранивают. Первые его страницы кажутся мне безупречными, преподавать по этому букварю — удовольствие… покуда дело не дойдет до стихов. А чуть появились стихи, хватаешься за голову и стонешь.