Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь
Шрифт:
Кончился период слияния поэзии с криками и топотом ног, началась эпоха дифференциации искусств, соответствующая более высокой культуре.
До этой поры всякий стих, произносимый ребенком, был лишь одним из элементов игры, а теперь он — самоценное целое. Как же ему не спотыкаться на первых порах!
Впрочем, он спотыкается далеко не всегда, потому что перерождение ритма не есть еще уничтожение ритма.
Вчитайтесь, например, в такие строки четырехлетнего Адика Павлова:
Мы пойдем в лес, Будем там собирать чернику, пьянику и грибы. Мы пойдем в сад, Будем рвать там вишни и цветы. Мы пойдем на волю, Будем гнать домой коров. Мы145
А.Д.Павлова, Дневник матери, М.-Л. 1924, стр. 102–105.
Эти стихи еще не оторвались от песни, но плясовых элементов у них уже нет никаких. И тем не менее в них слышится отчетливый внутренний ритм: недаром они разделены на параллельные двустишия.
«Правильными» же ритмами дети овладевают лишь на десятом году, а иные и позже. Вот какой сатирический (почти правильный) ямб сложила в старину девятилетняя школьница о своем ненавистном учителе:
Сидит мучительный, Карандашом стучительный. А другая сочинила такую элегию: Экзамен, Как камень. На сердце упал И долго-предолго На месте лежал. И ждет моя Нина, когда все пройдет, Когда сдаст экзамен и камень спадет. [146]146
А.Крученых, Собственные рассказы, стихи и песни детей, М. 1923, стр. 10.
Это очень четкий амфибрахий, выдержанный от первой строки до последней. Но, вообще говоря, организованная, вполне литературная форма появляется, как я заметил, лишь у детей двенадцати — тринадцати лет, и только тогда, но не раньше, можно с некоторой долей вероятия определить, у кого из них есть поэтический дар.
Вот отрывок из поэмы одной — несомненно, талантливой двенадцатилетней писательницы, воспевающей электрификацию деревни:
Повернула в хлеву выключатель, Расплескался по стенам свет, Удивленно коровы мычали, Покосись на лампочку ГЭТ.Стихи подражательные, но, если бы в школе, где училась девочка, нашелся педагог, понимающий дело, поэтесса, может быть, с большей легкостью выбилась бы на самостоятельный путь. [147]
Конечно, никто не требует, чтобы педагоги делали учеников стихотворцами, но они обязаны научить их подлинному восприятию стиха, развить у них умение наслаждаться чужими стихами.
Все это очень волнует меня, так как я принадлежу к числу тех чудаков, которые любят поэзию больше, чем всякое другое искусство, и знают на опыте несравненные радости, которые дает она тем, кто умеет наслаждаться ею.
147
Впоследствии так и случилось. Ныне она известный советский поэт Ольга Берггольц.
Я давно уже с грустью слежу, как иные педагоги убивают в ребенке естественное чувство стихотворного ритма, которое, как мы видели, присуще ему в раннем детстве.
Многие даже не задумываются над тем, что если дети обучаются пению, слушанию музыки, ритмической гимнастике и проч., то тем более необходимо обучать их восприятию стихов, потому что детям, когда они станут постарше, предстоит принять огромное стиховое наследство от Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Фета, Тютчева, Блока, Маяковского, Байрона, Гёте, Гюго. Но что сделают с этим наследством наследники, если их заблаговременно не научат им пользоваться? Неужели никому из них не суждена величайшая радость: читать, например, «Медного всадника», восхищаясь
Но что сделано педагогами нашими для стихового воспитания детей?
Где бы я ни очутился, я, ни минуты не медля, прямо с парохода или с поезда бежал к детворе — в детский сад или в детский дом и всюду видел столько настоящей и нежной заботы о детях, что весело было глядеть.
Но в этой бочке сладчайшего меда всегда была ложка дегтя. Покуда дети пели, плясали, играли, работали, я смотрел на них с великим удовольствием. Когда же они начинали читать мне стихи, которым их научили в школах или в детских домах, я нередко чувствовал себя истинным мучеником. Наряду с произведениями Твардовского, Маршака, Михалкова — штампованные фразы, сумбурная ритмика, грошовые рифмы. Я готов был плакать от досады. Я говорил, что, приучая ребят к такой мертвечине, мы калечим их художественный вкус, искажаем их литературное развитие, внушаем им неряшливое отношение к слову, что вся эта труха затрудняет несчастным ребятам доступ к подлинным произведениям поэзии, — но многим педагогам моя писательская боль была чужда, так как эти отличные люди (такие полезные в других отношениях) лишены были словесной культуры. У них не было никакого мерила для оценки произведений поэзии.
Это глухонемые в опере. Они не могли бы отличить Баратынского от Надсона или, скажем, Плещеева. Для них звучали одинаковым звуком и ямбы Барбье, и анапесты Некрасова, и стукотня халтуривших писак. Почти в каждом детском доме, в каждой школе я видел даровитых ребят, из которых при других обстоятельствах могли бы выработаться неплохие писатели, но их дарования глохли в тех антилитературных условиях, в которых они находились. «Исправления», внесенные в их стихи педагогами, почти всегда ухудшали первоначальную версию.
До чего нечувствительны многие взрослые к ритмике детских речей, свидетельствует, например, такая запись в одной педагогической книжке:
«Вове Г. (2 года и 4 месяца) сестра-воспитательница говорит, вводя его в спальню:
— Тихонько, Вова, не шуми, потому что Яша спит.
— Патянюсся Яся пит! Патянюсся Яся пит! Патянюсся Яся пит! — повторяет Вова шепотом и, уже уложенный в кроватку, шепчет это до тех пор, пока не засыпает. В данном случае новым для него явилось слово „потому что“, которое ему и нужно было заучить». [148]
148
Л.В.Полежаева, Детская речь и развитие ее, М. 1927, стр. 19.
Факт любопытный, но объяснение факта неверное. Ребенок совсем не оттого повторял эти фразы, что ему хотелось зазубрить незнакомое слово. Он повторял их оттого, что в них был ритм, его излюбленный ритм — хорей. И автор должен был печатать их не прозой, а стихами:
Патянюсся Яся пит! Патянюсся Яся пит! Патянюсся Яся пит!Я привожу этот случай, чтобы показать, как мало внимания уделяли еще так недавно даже наиболее квалифицированные из наших педагогов стиховым излияниям детей. Даже слыша своими ушами, как ребенок услаждает себя напевным повторением стихотворной строки, они не замечали стихов, а усматривали тут одну зубрежку.
К счастью, такое пренебрежение к стихам мало-помалу отодвигается в прошлое. Усилиями передовых педагогов, их учеников и последователей стиховое воспитание начинает входить в систему педагогики детского сада. Любовно и вдумчиво составлена известная книга Академии педагогических наук «Художественное слово дошкольнику» («Пособие для воспитателей детских садов», М. 1952).
Редактор книги очень хорошо говорит в предисловии и о «музыкальном рисунке» стихов, и о «звуковом рисунке» поэтических образов, и о методике развития «чувства ритма» — хорошо, но как-то робко, вполголоса, ежеминутно подкрепляя свои мысли целым ворохом авторитетных, но совершенно излишних цитат из области физиологии и лингвистики, словно приобщение ребенка к поэзии нуждается в таких многочисленных идейных подпорках. Надеюсь, что в новом издании книги большинство таких подпорок уже не понадобится.