Сказочная фантастика
Шрифт:
— То, что я похитил лист пергамента, не должно тебя волновать, — заметил Корнуэлл.
— Никоим образом, — согласился гоблин. — Я скорее на твоей стороне. Все эти годы проклятый монах лезет из кожи вон, чтобы осложнить мою жизнь. Он пытался поймать меня, все время пытается выследить. Как-то я поломал ему голень и дал понять, что так или иначе, но за все свои грязные штуки ему придется расплачиваться, но он все не успокаивается. Добра ему от меня не дождаться. Наверно, ты это уже понял.
— Ты думаешь, он собирает сведения обо мне?
— Насколько я его
— Кому он может их продать? Кому они интересны?
— Ясно, что некая скрытая рукопись была извлечена из тайника в старинной книге, где она хранилась. Значит, в ней было что-то важное, ради чего ее стоило прятать — и достаточно важное, чтобы ее стоило красть. Разве это не заставляет задуматься, а?
— Может, ты и прав.
— И в нашем городе, и в университете, — сказал гоблин, — полно беспринципных искателей приключений, которых это может заинтересовать.
— Ты думаешь, меня могут обокрасть?
— Не сомневаюсь, что это произойдет. Теперь твоя жизнь в опасности.
Корнуэлл отрезал еще один ломоть сыра и протянул гоблину.
— Спасибо, — сказал гоблин. — Не отрежешь ли ты еще кусок хлеба?
Корнуэлл отрезал хлеба.
— Ты сослужил мне хорошую службу, — сказал он, — и я тебе благодарен. Наверно, ты хочешь сказать мне, чего ждешь от всего этого?
— А как же, — ответил гоблин. — Правда, я думал, что это и так ясно. Я хочу увидеть, как этот проклятый монах споткнется и шлепнется физиономией о пол.
Он положил хлеб с сыром на крышку стола, порылся за пазухой и вытащил несколько листков пергамента. Положил их на стол.
— Я думаю, сэр Ученый, что ты владеешь пером?
— Справляюсь, — сказал Корнуэлл.
— Так вот, это несколько листов старого пергамента, с которых свели текст. Я хотел предложить тебе скопировать рукопись, которую ты украл, и оставить этот лист там, где его можно найти.
— Но я не…
— Перепиши, — сказал гоблин, — но с теми существенными изменениями, которые ты сочтешь нужным внести. Знаешь, такие маленькие неточности, которые собьют с толку.
— Это довольно просто сделать, — ответил Корнуэлл, — но и чернила должны быть древними. И еще — я не могу подделать почерк. Будет заметна разница и…
— Кто здесь разбирается, как писали в древности? Никто, кроме тебя, потому что только ты видел рукопись. И если даже стиль ее будет несколько иной, никто этого не узнает и ни о чем не догадается. Пергамент старый, и если кто-то будет рассматривать его, то убедится, что его скоблили. Так часто делалось в старые времена, когда пергамента не хватало.
— Знаю, — сказал Корнуэлл.
— Потребуется глаз ученого, чтобы убедиться в подделке, но шансов на это немного. Кроме того, к тому времени ты уже будешь далеко…
— Далеко?
— Конечно, — сказал гоблин. — Или ты думаешь, что сможешь остаться тут после всего, что произошло?
— В общем-то ты прав. Во всяком случае, я уже предполагал, что пора убираться отсюда.
— Надеюсь, что сведения в этой рукописи стоят всех хлопот,
— Так, — сказал Корнуэлл.
Гоблин сполз со скамейки и направился к дверям.
— Подожди, — сказал Корнуэлл. — Ты даже не сказал, как тебя зовут. И увижу ли я тебя снова?
— Мое имя Оливер — во всяком случае, так я называю себя в мире людей. Сомнительно, чтобы мы снова встретились. Хотя, подожди, — сколько времени тебе понадобится, чтобы скопировать рукопись?
— Не очень много, — ответил Корнуэлл.
— Тогда я подожду. Моя власть не безгранична, но тебе может понадобиться помощь. Я немного поколдую, чтобы заставить выцвести чернила, и если ты правильно сложишь пергамент, я придам ему древний вид.
— Я сейчас же возьмусь за дело, — сказал Корнуэлл. — Ты так и не спросил меня, что же там такое в рукописи. Я тебе очень обязан.
— Расскажешь, — сказал гоблин, — пока будешь работать.
3
Лоуренс Беккет и его компания засиделись за выпивкой допоздна. Обедали они довольно давно, но все еще сидели за большим щербатым столом в таверне. Перед ними стоял поднос с огрызками хлеба и обглоданными костями, на мослах еще сохранились остатки мяса. Горожане давно уже ушли из таверны, а хозяин ее, отослав слуг, позевывал за стойкой. Спать ему хотелось ужасно, но он заставлял себя не показывать виду, потому что не так часто в “Медвежью Голову” заходили гости, которые столь вольно швырялись деньгами. Здесь нередко бывали студенты, но от них было больше хлопот, чем денег, а горожане, что вечерком иногда забредали сюда на огонек, давно знали свою меру. “Медвежья Голова” стояла не на основной дороге, проходившей через город, а на одной из многочисленных боковых улочек, и не часто такие торговцы, как Лоуренс Беккет, посещали ее.
Открылась дверь, и вошел монах. Несколько секунд он стоял на пороге, присматриваясь к полумраку в таверне. Кабатчик за стойкой застыл в тревоге. Шестое чувство подсказало ему, что от этого визита добра не будет. С конца прошлого года святые люди просто так сюда не заходили.
Помедлив, монах подтянул рясу брезгливым жестом и направился через весь зал в тот угол, где сидел Лоуренс Беккет со своими людьми. Повернувшись лицом к Беккету, он остановился за спинкой одного из стульев.
Беккет вопросительно посмотрел на него. Монах сделал вид, что не заметил вопроса в его глазах.
— Альберт, — сказал Беккет, — плесни-ка вина этой ночной пташке. Ведь нам редко доводится содвинуть бокалы с человеком, который носит такое облачение.
Налив в кружку вина, Альберт повернулся на стуле, чтобы поднести его монаху.
— Мастер Беккет, — сказал монах, — я услышал, что вы посетили город. Я хотел бы переговорить с вами наедине.
— Конечно, — радушно ответил Беккет. — Переговорить — это ясно. Но не наедине. Что они, что я — все едино. Все, что я могу услышать, годится и для их ушей. Альберт, дай-ка сэру Монаху стул, чтобы он мог присоединиться к нам.