Сказочники оптом и в розницу
Шрифт:
— До встречи, — и два лентяя плюхнулись на мосточек пузами кверху. Вскоре до меня донесся их жизнеутверждающий храп.
— Большое-пребольшое, — проворчал я и изо всех сил пожелал проснуться.
Что и не замедлил сделать.
И что я увидел?
Если честно, довольно утомительно все время оказываться сторонним наблюдателем. Но наблюдатель обладает одним очень немаловажным достоинством — он всего лишь смотрит. Его ставят перед фактом. Ему только и остается, что обойти всех участников зрелища, одобрительно похлопать их по плечам и заявить: "Что я могу сказать?
Но подобным похлопыванием тут и не пахло. Перед моим носом был сплошной позор и разорение. Повсюду валялись растерзанные тела Семенов и их перекрученные "рабочие инструменты". К моему большому облегчению, при ближайшем рассмотрении Семены оказались вовсе не так летально повреждены, как казались, а только сильно избиты и измочалены. Не повезло только Заточке — его я обнаружил насаженным на огромный кол, вывороченный из плетня. По выражению лица старшины вампиров, которое вместе с головой Заточка держал в застывших руках, можно было судить, как ему это было неприятно.
— И все это сотворил я, — довольным голосом сообщил мне знакомый по афишке дядька в драном тулупчике и шапчонке с лихо задранным ухом, который сидел на порожке одной из изб и вертел в руках здоровенный топор. — Правда, здорово?
— Чего же тут здорового? Гляди, как ребят излупцевал? Они же тебе не налоговые инспектора. За что?
— Шо? А шоб не зашишшали этих идолов паштетных! Шо ж выходит? Покамест кровососы будут по нашей земле шляться, мы будем спустя рукава сидеть? Таки непорядок. Вот и прибрался чуток.
— А вампиры где?
— Туточки, где ж им быть? По гробам попрятамшись. Щас и до них очередь дойдет, до ночи еще далеко. Я просто отдыхаю. Да еще и ты тут спяшшый валяешься. Непорядок это — спяшшых потрошить. Вишь, проснулся ты — вот и хорошо, теперь можно узнать, на чьей ты стороне. Судя по началу нашей беседы — не на моей.
— Жил-был Хельсинк, — попробовал я еще раз.
— Почему же "жил"? Таки я и сейчас вроде как не мертвый, — усмехнулся хитро Абрам Ваныч. — Только по-хорошему, а не как упыри — те тоже не мертвые, только на первый взгляд, конечно. Ладно, ты пока думай, дам тебе пару минуток.
— О чем думать-то? Разве что о бородке твоей куцей? — злобно сказал я.
— Можно и о бородке, — степенно огладил оную Хельсинк. — А вообще-то думай, присоединяешься к моему крестовому походу или нет?
— А если нет? Убьешь?
— На кой? Дам тебе раза по голове, шоб не мешал с упырями разбираться, и всего делов.
И я принялся думать. Только не над тем, что сказал Абрам Ваныч. А над тем, как справиться с этим оголтелым расистом. Не могу я придумать про него сказку, хорошо. А про кого могу? Кто может справиться с этаким мерзавцем? Интересно, как он сам-то справился с семерыми волшебниками — и неслабыми, надо сказать, как физически, так и сказочно? Может, наслать на него огромных птиц? Железных, чтобы уж наверняка. Они его в клочья раздерут! Ага, перебил я сам себя, а как потом справляться с птицами этими несчастными? Еще больших птиц придумать? Тогда уж сразу динозавров, огнем плюющихся… Нет, на каждого гада должен быть супергад, но…
Как, например, я —
Значит, против Хельсинка надо выставить, наоборот — Антихельсинка!
Точно!
Как я сразу не додумался!
Тут же я вспомнил про последний совет Двоих из ларца и густо покраснел. Выходит, я и в самом деле тугодум.
— Ну шо? — окликнул он меня Абрам Ваныч. — Готов в бой? Или обухом по башке?
— Погоди, — и я лихорадочно забормотал: — Жил-был Ванхельсинг (не знаю, почему я это сказал, оговорился, наверное) в стране далекой, чужеземной, и вздумалось ему в путешествие отправиться, людей посмотреть, себя показать. Бог ведает, какими дорогами, какими путями, но очутился он в наших краях и повстречался с Абрамом Ванычем Хельсинком…
— Oh, my God! — раздался незнакомый голос со стороны леса.
— А-батюшки! — всплеснул руками Хельсинк, и перехватил половчее топор.
Вот теперь мне стало ясно, что я все же стал сторонним наблюдателем. Потому что из-за деревьев показался человек (Антихельсинк, кем же ему быть?) в долгополом плаще и широкополой шляпе, из-под которой выбивались лохмы волос. Лицо его было наполовину закрыто воротником водолазки, но блеск холодных глаз наводил на определенные мысли. Увесистость мыслям придавал и огромный чудо-арбалет, которым потрясал человек из леса.
— Он пришел из Мерики, вампиров защищать, — прошептал я Абраму Ванычу, дабы добавить напряга в ситуацию. — У них там эта, как ее — а, политкорректность! Слышал, что он сказал? "Лучше уйдите, сэр".
— Таки я ему уйду, — завращал топором мужичонка. — Гляди, семерых одним махом топором побивахом, а с этим патлатым голыми руками…Ну давай, мерикос, давай! Посмотрим, шо ты могешь…
Однако, к моему величайшему удивлению, долгого и кровопролитного боя не вышло. Едва чужой Хельсинк по-честному отбросил арбалет и выхватил саблю, едва наш (в смысле Царско-государский) занес свой топор, едва они сошлись в ближнем бою — как оба просто-напросто исчезли.
С громким хлопком.
Испарились.
Улетучились.
Совсем.
Эта выходка меня поставила в тупик. Хотя и обрадовала, конечно. Нет необходимости объяснять Семенам, куда подевался их обидчик, да и с вампирами проще — ушел, мол, Хельсинк, и обещал не возвращаться.
Куда больше меня волновал другой вопрос.
А если мы с Антисказочником так же взаимоуничтожимся?
Глава семнадцатая
А если мы с Антисказочником так же взаимоуничтожимся?
— Этого не произойдет, — утешил меня Семен Евсеич спустя некое время, когда мне удалось привести в чувство не только его, но и остальных Семенов. — Видишь ли, Хельсинки самоустранились по законам, которые в нашей стране не действуют.
— И тем не менее?
— Тем не менее это произошло. Винить в этом следует, вероятно, коллапс при встрече ирреального с еще более ирреальным, на одно из которых было наложено мощное заклятие, на второе же, соответственно, еще более мощное контрзаклятие.